Знание-сила, 2003 №10 (916)

«Здорово он плавает, — говорю я, показывая на дельфина, идущего как торпеда, — не угонишься. Вот бы так плавать?» Давран одобрительно кивает.

«Даже с ластами не угонишься, разве только с мотором, да?» Давран соглашается.

«Смотри, он пришел. А ты ему понравился». Давран доволен, смеется.

«Зови его, делай круги. Ты ему понравился. Видел кино «Человек-амфибия»? Давран улыбается, мычит: видел.

«Я бы хотел быть амфибией, Давран. Плавать с ним в океане и жить на земле. А ты хотел бы?»

Давран кивает, кивает, мычит, кивает — хотел бы.

Но прежде ему предстоит то, что не увидишь ни в каком кино, — стать человеком. И это не получается сразу. Дельфины играют сегодня сами с собой, и надо ждать, как тогда на берегу, терпеливо ждать мгновенья.

За четыре года через дельфинотерапию Елены Львовны Бутовой прошли сорок два ребенка. Врачи, которые наблюдают детей в специальных медицинских центрах, документально зафиксировали: «ребенок начинает отслеживать предметы», «улучшается координация движений», «активизируется познавательная активность».

Полностью излечиваются неврозы, отсрочиваются приступы бронхиальной астмы, проходит заикание.

Был случай, когда дельфин помог мальчику выйти из постсуциидальной депрессии.

Подвижки происходят, но, в общем-то, в рамках заболевания. Детский церебральный паралич, аутизм и прочее остаются. Чудес не бывает.

Одни ожидания оправдываются, другие — нет. Но, может быть, многое определяется отношением родителей, детей и окружающих к ситуации и жизни. Смягчить отношения — чтобы жизнь стала легче, человечней.

Доктор Бутова рассказывала: американцы изучали взаимоотношения участников эксперимента, плавание ребенка с дельфином, игру. Вначале наблюдалась гиперопека детей-инвалидов взрослыми. В конце — все играют равноценно: и дети, и взрослые, и дельфины.

Ничего экстраординарного.

Да. время бума, сенсаций миновало. Но дельфин всегда будет привлекать к себе человека, по каким-то причинам они всегда будут симпатизировать, тянуться друг к другу.

Не «братья по разуму». Но разве от этого меньше нашего удивления и восхищения перед творением природы?

Мозг дельфина по абсолютному весу больше человеческого, у него больше складок и извилин.

У эмбриона человека есть жаберные дуги, похожие на жабры акулы. Зародыш человека дышит в воде.

Мы вообще, как известно, состоим из воды. Жидкость внутри нас такая же на вкус, как море. В нас столько же соли. Некоторые ученые считают, что мы стареем, аккумулируя в организме «тяжелую воду», ту же, что используется в ядерных реакторах. И молодеем, когда перестаем сбрасывать грязь в океан. «Море в нас!» — провозгласил путешественник и чемпион мира в глубоководном погружении без дыхательного аппарата, на одной задержке дыхания, как у дельфина, Жак Майоль.

Рефлекс «апноэ» у новорожденного — достаточно уронить несколько капель воды на лицо грудного ребенка, чтобы увидеть, как у него автоматически задерживается дыхание.

От атома до галактики, от микрокосма до голубого кита не существует ни низших, ни высших. Все связано.

В 60-е годы на ЭВМ, в виде шутки, ученые смоделировали эволюцию тела человека в потоке движущейся воды. При шаге отсчета в 10 тысяч лет выяснилось, что сначала будут удлиняться челюсти, а лоб «поедет» назад и станет все более покатым, затем исчезнет нос, а ноздри переместятся на темя. В результате через 20-30 миллионов лет получилось бы нечто очень похожее на голову дельфина.

И все равно я этого не понимаю.

Считается, что несвободные, несчастные не могут сделать других счастливыми. А они нас делают.

Может быть, лучший способ выразить дельфинам нашу благодарность — оставить их в покое?

Оставим их в покое, дадим возможность жить в своей стихии.

Зачем мы все это делаем — ловим, калечим, вводим в стресс, выхаживаем, приучаем к мертвой рыбе, исследуем, демонстрируем публике, просим, чтобы разрешил погладить? Не понимаю. Но такая профессия.

Фантастика стала явью

Или становится?

Светлая ориентированная на общечеловеческие ценности фантастика 50 — 80-х годов сошла с пьедестала. Однако современная фантастика, как утверждают авторы «Главной темы» в этом номере, не утратила своей мощной притягательной силы для читателя и зрителя.

Просто она стала другой. Какой?

Владимир Гаков

Р. Магритт. «Диалог, прерванный ветром», 1926

Эмоционально я отношусь к разговору о сегодняшнем социальном влиянии фантастики как к беседе о качестве веревки и мыла на поминках в доме повешенного. Может быть, потому что имею в виду вполне определенную фантастику — ту, которой в меру сил и способностей отдал лучшие десятилетия собственной жизни.

Кто-то из великих сказал (а в бытность мою студентом физфака МГУ повторял перед началом каждого семинара один из наших научных наставников): «Все споры начинаются лишь по двум причинам. Либо одну и ту же вещь называют разными именами, либо разные вещи — одним и тем же именем». Иначе говоря, прежде чем вести дискуссию, имеет смысл договориться о предмете — чтобы не ломать копья попусту. Фантастика не исключение: 30-40 лет назад у нас ее читали сотни тысяч (если не миллионы), сегодня, вероятно, на порядок меньше, но и тогда, и сейчас, говоря о своем отношении к «фантастике», поклонники Стругацких и Оруэлла скорее всего имеют в виду совсем не то, что фанаты коммерческой фэнтези, галактических боевиков или кино- и телеклонов типа «Звездных войн» или «Секретных материалов». При том что и первая, и вторая, и все прочие «фантастики» имеют одинаковое право на существование, так как удовлетворяют чью-то потребность в чтении — единственную, если задуматься, социальную функцию книги.

Так вот, фантастика, о которой буду говорить я, вполне укладывалась в максиму упомянутых Стругацких: «Думать — это не развлечение, а обязанность». Казалось бы, мысль — проще некуда, однако ж просто это только на словах. Та фантастика, которой я — и такие же, как я (как сказал бы Воннегут, люди одного каласса), — увлекался и в которой позже участвовал уже профессионально, могла быть наивной (с возрастом молодость всегда кажется наивной — до жгучей зависти!) и излишне самоуверенной, могла ошибаться в конкретных построениях и уводить мысль заведомо «не туда». Но в одном ей не откажешь: она сама неплохо «думала» и активно учила этому своих читателей. Разумеется, в лучших образцах — хотя и в отнюдь не лучших порой прорывалась эта страсть сродни мании: думать. Эта литература не столько пичкала нас конкретными «мыслями» (мы рано поняли, что в грандиозном «мозговом штурме», которым, по сути, и была ТА фантастика, любой конкретный вывод и любая конкретная идея — относительны и требуют внимательного обдумывания, а не экстатического слепого доверия), сколько учила именно мыслить. Думать всегда и обо всем, не признавая запретных тем и не боясь доводить любую неожиданную мысль до конца.