Знание-сила, 2002 №04 (898)

Пробную вакцинацию проводили в Латинской Америке. Иммунитет приобрели 40 процентов жителей Колумбии, коим сделали прививку, 55 процентов жителей Венесуэлы, 60 процентов жителей Эквадора и 35 процентов жителей Бразилии. Однако в Азии и Африке – там, где люди болеют малярией чаще всего, – чудесная вакцина не помогала. Возможно, тамошние возбуд ители малярии несколько отличаются от американских плазмодиев. Возможно, сказались генетические особенности представителей разных рас. В гюбом случае, этот опыт показал, что универсальную вакцину против малярии вряд ли удастся создать.

Рафаил Нудельман

Признаться, корявый этот заголовок есть попытка напрямую перевести другое заглавие нашумевшей книги известного американского лингвиста и психобиолога Стивена Линкера, которое по-английски звучит «How the Mind Works». Но еще корявее, думаю, выглядела бы попытка перевести заголовок столь же нашумевшей книги другого известного американского психобиопога, Генри Плоткина, которая называется «Evolution in Mind». Книги эти поставлены рядом не случайно. Это две из самых недавних и самых, как уже сказано, нашумевших книг, посвященных тому, что можно с надлежащей осторожностью назвать тихой революцией в нейробиологии последних лет. «Тихой», потому что шумные открытия вроде расшифровки человеческого генома, работ по клонированию и стволовым клеткам и тому подобные заслонили от широкого читателя этот переворот в наших представлениях об устройстве и работе мозга.

То, что это переворот, не подлежит сомнению. Попробуем это показать. Прежде нейробиологи (и мы с ними) считали, что человеческий мозг при рождении является «чистым листом» (tabula rasa), на котором в ходе формирования разума записываются данные внешнего опыта, и из этих данных путем сложной обработки извлекаются содержащиеся в них закономерности внешнего мира. Считалось далее, что уже сформированное мышление организовано иерархически, то есть его «низшие» нейронные сети непрерывно «рапортуют» некой высшей инстанции, стоящей во главе пирамиды этих сетей. Именно эта верховная авторитетная инстанция и называлась «сознанием», или нашим «я». Это представление восходило к Декарту, который в свое время выдвинул тезис, что мозг и мышление, или разум, принципиально отличаются друг от друга, и разум – этакий маленький «гомункулус», восседающий в не ком особом месте мозга, – это то наше «я» (он называл его «душой»), которое выслушивает доклады всех «низших» уровней мозга, обдумывает их и принимает решения. Известный философ науки Даниэл Деннет насмешливо назвал «картезианским театром» эту картину мозга с его царственным «я», важно расхаживающим по авансцене сознания. Наконец, сам процесс мысли понимался раньше как нечто, уникально свойственное лишь человеку, не сводимое не только к физико-химическим процессам в мозгу, но и вообще к каким-либо известным процессам, нечто сугубо загадочное и непостижимое в рамках обычных наук. Отсюда открывался прямой путь к исключению мозга и мышления из ведения дарвиновской эволюции и молекулярной биологии. Все другие факты живой природы могли иметь эволюционное и генетическое объяснение, но человеческий мозг, человеческое мышление и человеческое поведение составляли «особую зону». Великое исключение, результат уникального и таинственного скачка из царства животных в царство разума. Естественно, что начавшиеся в последней четверти прошлого века первые попытки генетического объяснения человеческой природы и поведения людей (работы К. Лоренца и других этологов, книга Вильсона «Социобиология» и т.п.) вызвали яростные нападки и ожесточенное сопротивление.

В последние десятилетия минувшего века все эти представления заколебались под воздействием все новых и новых ударов. Для начала знаменитый американский лингвист Ноам Хомский (учеником которого, кстати, является С. Пинкер) доказал, что, вопреки прежним убеждениям, дети вовсе не начинают овладевать языком с нуля. Напротив, в их мозгу уже существуют определенные врожденные лингвистические «программы», некий «врожденный синтаксис», который позволяет им различать и строить правильные языковые конструкции независимо от их смыслового содержания. С другой стороны, стали накапливаться все более и более странные факты, собранные в наблюдениях за работой поврежденного мозга. Эти факты свидетельствовали, что даже самые тяжелые, но локальные повреждения такого рода зачастую выводят из строя лишь одну какую-то функцию мышления, не нарушая его в целом. Некий человек после инсульта сохраняет способность распознавать изображения, за исключением тех случаев, когда на них представлены животные. Другой с мозгом, навылет пробитым железной палкой, сохраняет интеллект, но теряет способность принимать однозначные решения. Третий упорно принимает свою жену за шляпу (название знаменитой книги американского нейропсихолога Оливера Сакса), хотя настоящая шляпа у него в руках. Как пишет в своей книге «Модулярный мозг» другой нейропсихолог, Ричард Рестак, все эти и многие подобные факты наводят на мысль, что человеческий мозг не организован иерархически, а собран из множества модулей, именно поэтому выход из строя одного модуля не влияет на работу остальных.

Еще несколько тяжелых ударов по прежним представлениям о мышлении были нанесены, так сказать, извне – со стороны соседствующих наук. Развитие компьютеров привело к созданию таких мощных машин, вычислительные возможности которых намного превосходили соответствующие возможности человеческого разума. А между тем компьютер как раз собран из отдельных модулей. С другой стороны, человеческий мозг утратил свою уникальность в отношении к животным: исследования человеческого генома показали, что степень его отличия от генома «больших обезьян» (гориллы и особенно шимпанзе) не превышает 1-2 процентов. Можно было, разумеется, еще говорить о каком-то загадочном «скачке», превратившем обезьяний мозг в человеческий, но все более ясным становилось, что человеко-обезьяньи различия – это результат длительной эволюции, а не одноразовых скачков.

Новая теория мышления сформировалась как обобщение всех перечисленных фактов. Сразу же оговорюсь, что она далеко не общепринята и потому имеет пока статус гипотезы. Она не общепринята прежде всего потому, что представляет собой, как уже сказано выше, концептуальный (по- ученому выражаясь – «парадигматический») переворот: она переворачивает все основы прежней науки о мышлении, все ее фундаментальные утверждения. Судите сами. Вот четыре главных утверждения этой новой концепции мышления.