Знание-сила, 2002 №02 (896)

Домье. Суп. 1853

Однако санитарные реформы не сводились лишь к созданию новой канализации. Отдельная история – рассказ о том, как Париж избавлялся от своих свалок. С 1781 года Монфокон, расположенный на северо-востоке, был единственной городской свалкой. Прежде там стояли виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьем среди вздымавшихся все выше гор мусора. С навозной вонью мешалась вонь гниющих туш, которые привозили со скотобоен. К 1840 году здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных белых червей, питавшихся неиссякающими потоками крови. Червей продавали рыбакам, а процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая часть этого месива просачивалась в землю, оттуда – в колодцы северной части Парижа, ветер же разносил зловоние по всему городу.

И все же, как говорят жители графства Йоркшир, «где грязь, там и карась». Нашлись желающие превратить отходы в доходы. Считалось, что человеческие экскременты – наилучшее удобрение, а в литре мочи достаточно азота, чтобы вырастить килограмм пшеницы. Если же содержимое выгребной ямы соединить с углеродом, получится сырье для парфюмерной промышленности. Сеть ужасных канав, до краев заполненных испражнениями, предлагалось превратить в промышленный поселок – Аммониаполис. Впрочем, даже розы, выращенные на фекальных удобрениях и подаренные мадам Османн, не убедили упрямого префекта. Он не уступил. Сначала Монфокон закрыли для живодеров и ночных золотарей. Затем, уже в 1860-е годы, свалку превратили в живописный парк Бют-Шомон, входящий в кольцо зеленых насаждений, которыми Наполеон III окружил Париж.

Но как ни занимательна тема Монфокона, внимание Рейда остается прикованным к канализации и к той исторической перспективе, которая открывается во взгляде из подземного мира, – неожиданной, очистительной, вдохновляющей.

Домье. Ноша. Около 1860

Одна из наиболее оригинальных глав книги описывает использование отходов человеческого бытия. Так, появляется идея использовать тепло, выделяющееся при брожении фекалий, для отопления гор Оода, а сожженный мусор – для производства удобрений. Однако наиболее перспективным делом был поиск надежных способов очистки воды, которые сделали бы ее пригодной для повторного использования или, по крайней мере, для орошения.

В 1842 году великий реформатор санитарного дела в Англии Эдвин Чедвик предложил перекачивать сточные воды для удобрения полей. Таким образом, городские отходы возвращались бы обратно в город уже в виде продуктов питания. Десять лет спустя социалист-утопист Пьер Леру предложил проект, названный им circulus. Леру задумал ввести подоходный налог экскрементами, в результате чего, по его мнению, повысилась бы урожайность, исчезла нищета, а отходы способствовали бы общественному процветанию. Виктор Гюго, посетивший Леру в Джерси, где оба они скрывались от преследований Наполеона III, намеревался обнародовать эту теорию в романе «Отверженные».

Вдохновись подобными идеями, инженеры городка Женвилье основали в 1869 году плодово-огородную ферму, орошение которой производилось канализационными водами. Сейчас население этого города, расположенного на полуострове в излучине Сены, превышает 50 тысяч, а в 1870-х годах это была деревенька посреди невзрачной долины с чахлой растительностью. Предприятие оказалось на редкость успешным, и у противников канализационной ирригации остался лишь один аргумент: Париж не сможет съесть все овощи, выращенные на этих фермах. В 1878 году, к великой радости французских патриотов, муниципальные власти Берлина отказались от химической очистки канализации в пользу системы, применявшейся в Женвилье. Даже анархист князь Петр Кропоткин счел пример Женвилье основой здорового сотрудничества города и деревни.

Домье. Купанье молодых девушек. Около 1856 -1860

Канализационная система, созданная во времена Второй империи, стала не только триумфом инженерной мысли, но победой моральных и эстетических ценностей развитого общества над варварством. Цивилизация в равной степени зиждется на технологии и нравах, поэтому, решая инженерные проблемы, общество преодолевало психологические комплексы: страх, брезгливость, отвращение. Рейд описывает жизнь подземного мира – пристанище изгоев и отверженных, в котором время от времени вскипает чумная или революционная пена. Он напоминает, что политические катаклизмы всегда сопровождались эпидемиями: революция в 1830 году – холера в 1832; революция в 1848 – холера в 1849. Эгизол в «Отверженных», когда Жан Вальжан пробирается с Мариусом через парижскую клоаку, происходит в 1832 холерном году. Эти ассоциации не новы. Революция и Реставрация породили в обществе страх перед вызревающими в подземельях «пороховыми заговорами», перед революционерами типа Марата и Бланки, которые казались исчадьями бездонного городского чрева. И хотя революционеры вынашивали свои планы в более уютных местах, клоака продолжала оставаться символом социальной патологии, объединяя в себе признаки физиологического и морального распада. Это во многом соответствовало действительности: подземные туннели служили пристанищем бродягам, ворам, бандитам и шайкам бездомных детей.

Девятнадцатый век был веком грязи и страданий, но именно в этом столетии правящие классы, в прошлом привычные и к тому, и к другому, стали более чувствительными. Оказалось, что жестокость – удел зверей, а не людей, публичные казни нравственно неприемлемы, а подземный мир следует осветить и очистить. В 1850 – 1860-е годы длина парижских улиц удвоилась, а протяженность канализации выросла в пять раз. Созданная при бароне Османне система водоснабжения позволила включить в санитарное обслуживание города новые районы. Энергия воды (в промышленности она уже была заменена энергией пара) одержала в канализационной системе свою последнюю и триумфальную победу. В туннелях – как и на поверхности – благодаря вентиляции стало больше свежего воздуха, и от тошнотворных испарений сороковых годов остался лишь легкий запашок.

Канализация стала символом и вместилищем прогресса. По ее туннелям (1214 километров в 1911 году, 2100 километров в 1985 году) сначала проложили трубы, затем телеграфные и телефонные провода, пневматическую почту, а со временем – электропроводку, регулирующую работу светофоров. По мере усовершенствования городского чрева, вытеснения из него бродяг и бандитов страх и отвращение в обществе сменились любопытством. Первые экскурсии по канализационным туннелям состоялись во время Всемирной выставки 1867 года и проводятся до сих пор.