Знание-сила, 2001 №9 (891)

В городе мы нежимся в чистоте и тепле, мы плещемся в ванне и вовремя включаем «кондейшн». В горах и лесах наше тело ждут иные ощущения. Нас сшибает порывистый ветер, окатывает струями дождь, обдает с ног до головы снежная сыпь. Мы валимся в грязь, жаримся на солнце или дрожим от холода. Наша кожа дубеет, превращаясь в шкуру. Наши руки скрючиваются, напоминая лапы зверя. Наш голос перестает бубнить и ворковать; он становится грубым, гортанным, как голос первобытного человека.

Р. Магритт. «Каникулы Гегеля», 1959

В городе древний охотник и собиратель окончательно умерщвлен. Со всех сторон человеческая фигура окружена палатками и магазинами, где продают полуготовую пищу, ресторанами и кафе, где можно перекусить, а еще и киосками, где удается перехватить на ходу пиццу, гамбургер или чебурек. В горах и лесах мысль о еде, буравившая мозг многих поколений людей, снова возвращается в свои исконные владения – в наше сознание. Мы вынуждены считать каждый кусочек хлеба, готовясь лишний раз переночевать в чаше или разбить палатку на подступах к вершине. Мы цедим по глотку полутеплый чай – и счастливы!

В городе мы – вялые, анемичные Homo futurus, люди размышления, резона и рассуждения. В горах и лесах мы – дикие, резкие и стремительные Homo sapiens sapiens, люди ловкости, решительности и мгновенной реакции. Мы отвергаем будущее, в котором век от века слабеем и дряхлеем; мы возвращаемся в прошлое, где были молоды и сильны. Мы идем вспять ровному ходу времени; мы идем поперек равнины – в горы и лес!

В горах и лесах мы реагируем, побеждаем природу, радуемся. В городе мы нервничаем и, даже победив врагов, страдаем. В горах и лесах мы уверены; в городе разбиты. Горы и Лес – это страны, которые мы пришли покорить. Город – сеть, в которой обречены увязнуть.

Горы и Лес полны правоты и правды. Город полон интриг и инсинуаций. Даже мертвая и косная природа в городе спешит обмануть. Нити проводов норовят ударить током. Радиация, не выдавая себя ни звуком, ни запахом, исподволь убивает. Притупленные мельканием и шумом чувства уже не реагируют на мчащийся навстречу автомобиль. Сражаться с этими бедами бесполезно, ибо организм не готов дать им отпор. В городе мы отгородились от мира. Горы и Лес – горнило; они выковывают нам душу, готовую объять весь мир.

Впрочем, в поисках романтики вовсе не стоит ехать так далеко. Осколки ее царства можно встретить даже близ крупных городов. Обычные поездки на «электропоездах пригородного сообщения, отправляющихся с платформы номер…» могут перенести вас в Лес. Конечно, леса средней полосы России совсем не похожи на тот знаменитый средневековый лес, пронзительно описанный Ж. Ле Гоффом: «Лес обступал этот мир, изолировал его и душил… Туда удалялись вольные или невольные адепты бегства от мира… Из его страшного «мрака» внезапно появлялись голодные волки, разбойники, рыцари-грабители».

И все-таки свободный дух веет и в наших знакомых лесах. Сквозь привычную, кабинетную науку «убивать время» здесь пробиваются ростки чудесного искусства – «жить во времени и пространстве». Поездка за грибами или даже на дачу, начатая в сентябрьское утро, может перенести вас в непонятный мир, лежащий под другим небом.

«Утро. Сентябрь спал и думал о городе. Я был прах и был вдали. Я был в бегстве, я дышал историей. Я просыпался, заснуть уже хотелось врагу друзей – солнцу. Я был равнодушен и к нему. Город, жизнь, планеты, Ktiche und Kinder ста сотен семейств, вперед-назад, успех- паденье были потерянными листами, которые прочитывать не думалось.

Я одевался – веселая доля оторванного. Я уходил в лес – эпоха тирад, романтизм фрака и шпаги – и с посохом, и в одежде нищего я, горло пространства сжимая, скрываюсь вдали.

Что-то поет календарь… Чем-то дышат сирены? Лес обширнее и точнее в подсказках. Лес расходящихся тропок всегда готов подарить мне жизнь. Я – в глубине; грибы, гербарий – геральдика. Здесь ясно, и зачем здесь ответы? Держи, люби ее, жизнь.

Вот они, дни путешествий в леса, дни священного бегства…»

Автор же этих заметок выключает компьютер и, машинально повторяя в памяти строки Ш. Бодлера: «Свободный человек, всегда ты к морю льнешь!.. И разум твой влеком его безмерной тайной…», спешит на вокзал, чтобы уехать к Морю, но это уже начало другой истории…

Р. Магритт. «Воспоминание о путешествии1955

Я. Цингер

Трудно передать словами веселую и могучую красоту природы Воронежского заповедника. Прекрасен безмолвный девственный лес поздней осенью в тихие солнечные, почти жаркие дни, когда желтым ковром свежих кленовых листьев усыпана земля, а старый прошлогодний лист громко шуршит под ногами, когда одни деревья еще зелены, а другие уже одеты в «багрец и золото»».

Участки вековых и молодых сосен, так называемые сосновые куртины, чередуются и перемежаются здесь с веселыми дубравами, белоствольным березняком, сизым осинником и тенистым липняком. Повсюду вкраплены широколистные клены, высокие вязы, маленькие дикие яблоньки, черемуха, рябина. Между деревьями кусты орешника, крушины, бересклета, малины. Много низкорослой степной вишни. Длинные и гибкие стебли хмеля, как лианы, обвивают и кустарники и деревья. Еще ниже ярус полукустарников – черники, вереска, дрока и ракитника, и уже совсем на земле буйный ковер трав, цветов, папоротников и мхов.

Созданный в 1922 году для восстановления и расселения речного бобра, государственный Воронежский заповедник стал в наши дни одним из трех пунктов обитания благородного оленя в нашей стране и единственным местом, где изучают в вольных природных условиях этого пока редкого у нас промысловоохотничьего копытного зверя.

Происхождение стада воронежских оленей таково.

В дореволюционное время у одного из местных помещиков – владельца имения Рамонь – в огороженном участке леса содержались олени, косули и лани. Оленей было несколько десятков голов. В период гражданской войны звери из загона были выпущены в лес. Большая часть их погибла от волков и браконьеров, уцелело лишь несколько благородных оленей. В 1922 году к моменту организации заповедника их насчитывалось не более 10 голов.

Началась упорная работа по восстановлению стада этих ценных и редких копытных.

Первый учет поголовья благородных оленей был произведен в Воронежском заповеднике в 1937 году. Налицо оказалось 48 оленей. В следующем году стадо увеличилось до 55 голов, а в 1950 году насчитывалось уже 640 оленей. С1944 года олени начали расселяться за пределы заповедника, занимающего территорию 30 тысяч гектаров. Сейчас около 30 процентов оленей обитает в окрестных лесхозах, порою за 80 километров от границ заповедника.