Знание-сила, 2001 №07 (889)

А вот некоторые современные генно-инженерные деяния вполне могут попасть в разряд реальных «страшилок»…

В последние годы природа преподала нам несколько уроков. Большинство генетиков оказались плохо подготовленными к пониманию ряда экзотических и трудно объяснимых явлений в области неканонической наследственной изменчивости. Неожиданно в конце XX века эта проблема вышла за рамки чисто академических дискуссий.

Годы 1996 – 2000 войдут в историю тем, что одно из явлений неканонической наследственности стало вдруг предметом острых дебатов глав правительств и парламентариев Европы. Речь идет об эпидемии болезни «бешеных коров». Эта болезнь, которая ныне на слуху у всех, стала распространяться в Англии в 80-е годы после регулярных добавок в корм коров белков из утилизированных голов овец, среди которых встречались овцы, больные нейродегенеративной болезнью («скрэпи» или почесуха). В свою очередь, сходная болезнь начала передаваться людям при поедании мяса больных коров. Оказалось, что инфекционным агентом являются не ДНК или РНК, а белки, названные прионами (от англ. prions – protein infectious particles – белковые инфекционные частицы). Проникая в клетку-хозяина, прионы навязывают свою пространственную структуру нормальным белкам-аналогам. Открыватель прионов Стэнли Прузинер (Нобелевская премия 1997 года) вспоминал о «большом скепсисе», который в начале 80-х годов вызвала его идея о том, что инфекционные агенты состоят только из белков. В то время это положение было еретическим. Догма требовала, чтобы носители инфекционных болезней имели генетический материал – ДНК или РНК.

«Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главой угла» (Мф. 21:42).

Феномен прионов был обнаружен также у дрожжей и считается теперь не экзотикой, а скорее частным случаем наследования, не связанного прямо с текстом ДНК. В «Центральную догму» молекулярной биологии – передача информации происходит лишь от нуклеиновых кислот к белкам – приходится внести коррективы: признать возможность внутри- и межвидовой передачи измененной структуры белков.

Любопытен парадокс, почему в такой стремительно развивающейся области, как молекулярная биология, свободная конкуренция идей зачастую уступает место догмам, которые прокламируются, быстро принимаются абсолютным большинством на веру, ревниво охраняются как миф, но вскоре оказываются ограниченными или несостоятельными. Один из возможных диагнозов назвал патриарх молекулярной биологии, член Национальной академии наук США Эрвин Чаргафф. В ряде своих критических эссе он ностальгически вспоминает об ушедшей атмосфере и ценностях золотого века науки: «Тогда еще можно было ставить эксперименты в прежнем смысле этого слова. Сейчас все трудятся над «проектами», результат которых должен быть известен заранее, иначе не удастся отчитаться в непомерных ассигнованиях, которых требуют эти проекты… Никто не опасался, что его немедленно ограбят, как это почти неминуемо происходит сейчас. Симпозиумов тогда созыва» лось немного, а их участники не представляли собой полчища голодной саранчи, жаждущей новых областей, куда можно еще вторгнуться».

Чаргафф с тонким сарказмом описывает «первородный грех», который сопутствовал рождению и становлению молекулярной биологии после открытия двойной спирали ДНК: «одно из главных несчастий моего времени – манипулирование человечеством с помощью рекламы. В области науки эта злая сила долгое время не проявляла себя… Однако к тому времени, когда появилась на свет молекулярная биология, все механизмы рекламы были готовы к бою. И вот тут-то сатурналия и разыгралась в полную силу… все трудности, например, даже сейчас не очень понятный механизм расплетания гигантских двуспиральных структур в условиях живой клетки, просто отбрасывались с той самоуверенностью, которая позднее так ярко проявилась в нашей научной литературе. Я увидел в этом первые ростки чего-то нового, какой- то нормативной биологии, которая повелевает природе вести себя в соответствии с нашими моделями».

Мнение Чаргаффа, при всей его саркастической меткости, все же настоено на личных вкусах. Ведь вполне естественна эйфория сообщества, если сделано важное открытие или крупное достижение в сфере науки и техники. Однако в современных условиях действительно происходит резкое усиление «демона авторитетов», благодаря быстроте и легкости телекоммуникаций и возможности манипулировать общественным мнением.

Другая причина возникновения скоротечных догм связана с неизбежной специализацией и понижением общебиологического культурного уровня и интереса к истории науки.

Позицию «адвоката дьявола» занимает Дж. Бэквиз, профессор молекулярной генетики Гарвардской школы медицины, член Национальной академии наук США. Он справедливо полагает, что неумеренная пропаганда геномных программ отвлекает внимание и снижает финансирование работ в других областях науки, даже в пределах самой клеточной биологии (изучение мембран, физиологии клетки, электронной микроскопии).

Наше знание структур и принципов функционирования клетки довольно ограничено. Каждые десять лет открывается новая неизвестная надмолекулярная клеточная органелла. Каждое десятилетие обнаруживаются совершенно неожиданные новые стороны в строении и функции клеточных структур, известных уже более ста лет, например тех же ДНК- несуших хромосом. А события, связанные с первыми делениями оплодотворенной яйцеклетки, где определяются судьбы генов и будущие качества организма, нам известны, пожалуй, меньше, чем обратная сторона Луны.

Пропаганда «Генома человека» создает искаженную картину, будто бы знание ДНК или молекулярной структуры гена решает все проблемы. К примеру, в 80-е годы широко распространялась идея, что главное в борьбе с раком – это активность генов опухолевого роста (онкогенов). При этом считались малозначимыми другие направления в исследовании факторов опухолевого роста. В 1998 году детский врач Дж. Фолкмен из Бостонской детской больницы стал одним из самых популярных онкологов мира за открытие ангиоетатиков – блокаторов роста кровеносных капилляров и сосудов. (Без последних опухоль не может вырасти, даже если и образовался островок злокачественных клеток.) Но до своего открытия, к которому Дж. Фолкмен упорно шел многие годы, он в течение десяти лет на научных конференциях был объектом насмешек, и по его воспоминаниям, когда он брал слово для доклада, зал опустевал, «всем как будто приспичило в туалет». В то время биологи так зациклились на онкогенах и производимых ими белках, что любая теория возникновения опухолей, которая не вписывалась в эту схему, была в загоне.