Знание-сила, 1999 №02-03

Второй закон Кларка

Единственный способ установить границы возможного – это выйти за них в невозможное.

Правило Великого

Если кто-то, кем вы особенно восхищаетесь и кого уважаете, погружен в глубокие раздумья, скорее всего это мысли об обеде.

Закон Ранэмона

Существует четыре типа людей; кто сидит спокойно и ничего не делает; кто говорит, что надо сидеть спокойно и ничего не делать; кто делает; кто говорит о том, что надо делать.

Восьмой закон Леви

Ни один талант не может преодолеть пристрастия к деталям.

Борис Илизаров

Я долго мучил себя вопросом: чем завершить эту серию публикаций материалов из Народного архива? В очередной раз перебирая документы, задержался на двух небольших листочках.

Купил как-то Л. А. Кривилев в конце 1992 года в московском букинистическом магазине старую книгу. Между ее страниц обнаружил два листка с машинописным текстом – посланием из 1938 года.

И в таких неожиданных местах находят неравнодушные люди замечательные документы, которые затем передают нам в архив.

«АКТ обследования 16 марта 1938 года Тов. ТЯПОЧКИИА и САФОНОВА произвели обследование жилищно-бытовых условий тов. ГУБАЧ. Семья т. ГУБАЧ состоит из 3-х человек, комнату он имеет 6 кв. метров. Зачастую в зимнее время приходится им оставаться в холодной комнате, т.к. печь, которая обогревает их комнату, топится из соседней комнаты и в виду ссоры с соседями приходится быть в нетопленой комнате. Жена у тов. ГУБАЧ нервнобольная. Бытовые условия у него неблагоприятные. не имеет он дома отдыха.

Подписи».

И еще один акт из той же книжки, по-моему, не менее выразительный.

«АКТ обследования 5 апреля 38 г. тов. ТЯПОЧКИНОЙ и САФОНОВОЙ произведено обследование жилищно-бытовых условий тов. ЛОКТЕВА. Живет он на площади отца. Комнату имеет 11 кв. метров, разделена на 2 половины, в одной живет отец и брат Локтева, а в другой (он живет) с женой и матерью жены. Комната находится в подвале, очень сырая, света нет, окна квартиры выходят во двор к сараям. Локтев ждет ребенка. Считаем нужным тов. ЛОКТЕВУ дать жилплощадь.

Подпись».

Три человека живут в стране «социализма, победившего полностью, но не окончательно» (надеюсь, что учившиеся в советских учебных заведениях помнят эти закрученные формулы?), на площади в шесть квадратных метров, то есть по два квадратных метра на человека. Точно знаю: это соответствует санитарным нормам советского кладбища.

И самое замечательное, что единственная печка может топиться только со стороны соседей, а соседи, естественно, злыдни.

Но меня больше удручает второй акт. Не только тем, что на одиннадцати метрах живут пять человек и один будущий ребенок, что уже меньше кладбищенской нормы, а тем, что речь идет о советском полуподвале. До войны, во время войны и еще годы после войны все полуподвалы городов Союза Советских Социалистических Республик были плотно заселены. И наша семья сразу после войны жила какое-то время в полуподвале. И нас было пятеро, не считая брата (который должен был вот-вот родиться и родился там же), и курицы, которая в благодарность ежедневно неслась на постель, на самую середину подушки. В общем-то к многочисленным определениям советско-сталинской эпохи можно добавить: «эпоха освоения полуподвалов».

Был у меня в юности знакомый поэт Григорий Михайлович Левин. Его знала вся поэтическая и литературная Москва за единственное очень популярное в шестидесятые годы стихотворение, которое начиналось так: «Ландыши продают! А почему не просто дают, как любимой взгляд?..» Позже лишь немногие избранные узнали (и я в их числе), что у него был неподцензурный библейский цикл стихов потрясающей силы. Для этих избранных он был Учителем с необыкновенной поэтической эрудицией, с бескорыстной любовью к утонченному русскому слову. Он руководил в Москве несколькими литобъединениями, в том числе и знаменитой «Магистралью» (при Центральном клубе железнодорожника, где Остап Бендер обнаружил последний, роковой для себя двенадцатый стул).

Левин приглашал массу различных знаменитых и не очень знаменитых людей, в том числе Катаева, Асеева, Окуджаву, Ахмадулину, Солженицына и других. За это, и в особенности за поэтический плюрализм Г.М. Левина отстранили от руководства, и у него были большие неприятности с чиновниками из Союза писателей. Но я вспомнил о нем не только для того, чтобы и его не покрыла трава забвения. Он многие годы жил в полуподвале, из которого никак не мог выселиться, став лаже членом Союза писателей. И только когда его младенца, первенца, загрызла насмерть голодная подвальная крыса, ему выделили комнатку в коммуналке. Было это уже в начале шестидесятых годов.

О равенстве в стране социализма много говорилось, но на самом деле его не было никогда: сравните меню роскошного обеда придворных академиков с праздничным столом (см. следующую страницу) семьи рабочих; объявленных классом-гегемоном.

Неспешно разбирая документы Народного архива, я вновь натолкнулся на «свидетельства эпохи». Лето 1945 года. Война с Германией закончилась, но в стране очередной голод. «Органы» с мест сообщают в центральный аппарат Берии, а тот систематически передает стареющему вождю информацию о случаях людоедства, убийства матерями своих детей из-за голода. Кстати, вождь, вопреки до сих пор бытующему мнению, всегда был хорошо информирован, но злобно равнодушен ко всему такому. А в это же самое время президент Академии наук СССР дает званый обед в связи с двухсотдвадцатилетием академии. Странная какая-то дата, не очень как будто юбилейно округленная. Впрочем, при желании юбилеи любого учреждения можно было отмечать за государственный счет каждые десять, а то и пять лет. Насколько я помню, вся страна с удовольствием этим занималась все советские годы.

Видимо, академики СССР тоже изголодались за годы войны, поэтому академическое начальство решило их потешить. Чем же их там угощали жарким летом 1945 года? В меню значатся: «Советское шампанское», «Коньяк Грузия К.С.», «Водка московская». Если шампанское или коньяк – напитки «интеллигентские», то «Московская» была благодаря цене и качеству сразу после войны самой любимой народом маркой. Она имела две разновидности – белую и красную головки по цвету сургуча, которым заливали легкую бумажную пробочку. Безногий инвалид войны дядя Миша с одной левой рукой лихо ударял донышком бутылки «Московской» себе по животу и, ни капли не расплескав, одним духом сливал все ее содержимое в тот же живот.