Знание- сила, 2000 № 11

Важной основой всеобщей грамматики служат различия в количестве существительных, глаголов и прилагательных. Некоторые языки насчитывают тысячи глаголов, в других же их едва по десятку. Как же речь обходится при этом? Немецкий лингвист Давид Гиль из Института эволюционной антропологии за ответом ездил в глухомань Индонезии. Там, изучая один из диалектов, именуемый ряу, он установил, что в нем чуть ли не каждое слово можно «заставить» превратиться в глагол, существительное или прилагательное, в зависимости от контекста. Таким образом, «пища» и «кушать» изображаются одним и тем же словом, а порядок их в предложении может быть любой.

В большинстве наречий сказуемое согласуется с подлежащим – нам это представляется само собой разумеющимся. Не то в алеутском, носителями которого сегодня служат около сотни жителей островов у берегов Аляски. Бегло и постоянно им пользуются, пожалуй, всего лишь в одной деревне на острое Атка.

В алеутском, оказывается, глагол может согласовываться не только с существительным или прилагательным, но и с зависимыми словами и притяжательными. И вот, вместо того чтобы сказать «их дом большой», алеут изрекает нечто вроде «Их дом большие». Кажется, кроме него на это никто не способен. Но чего только не способен создать человеческий мозг!

Защитники «врожденности» возражают: хотя некоторые наречия и кажутся нам очень необычными, но различия все же поверхностны. Крупный филолог Кеннет Хейл из Массачусетсского технологического института утверждает, что ни лардильский, ни каярдилдский, на самом деле, «всеобщей» грамматике не чужды. Хотя эти языки и позволяют «оратору» беспорядочно смешивать слова в предложении, сами эти слова первоначально проходят «обработку» и получают «маркировку» грамматического времени. Так что структурные следы фразы остаются.

Присоединяет сюда свой голос и лингвист Марк Бейкер: «Называют многие языки, которые якобы не знают различий между частями речи, например, между существительными и прилагательными. На самом же деле, все они отлично их знают; надо только уметь разглядеть эти различия».

Приводит он и пример: в Австралии есть племя аборигенов, изъясняющихся на нунггубую. Это наречие тоже находится на грани вымирания. Существует его описание, в котором сказано, что здесь существительные и прилагательные взаимозаменяемы.

«Но это совсем не так, – считает М.Бейкер, – незаметные различия между этими частями речи становятся очевидными, если взглянуть на конкретные способы образования сложных слов, именуемых инкорпорированными существительными».

Носитель этого языка может сказать: «Я купил мясо». А может и так: «Я мясокупател», тем самым включив (инкорпорировав) глагол в существительное. И вот такая форма в этом наречии возможна: «Я купил большой…» Зато: «Я болыпекупил…» – эта форма не проходит, прилагательное в глагол не инкорпорируешь никак. Вот здесь-то и кроется различие между двумя частями речи, утверждает ученый.

Он применил подобный анализ к совершенно различным, далеким друг от друга языкам: индейцев-могавков из Северной Америки, эдо, звучащим в Нигерии, и чичева, на котором говорят в южноафриканской стране Малави. И, вопреки мнению некоторых коллег, нашел в них и существительные, и глаголы, и прилагательные, только выражены они слабо. Так что универсальность грамматики, по мнению исследователя, подтверждается и там.

… Неужели же через какое-то время все на свете будут изъясняться, скажем, только на мандаринском наречии китайского, на английском, испанском или русском? А различия между языками сохранятся лишь как случайное явление, а не как отражение особенностей человеческого сознания?..

Дело, разумеется, не только в том, чтобы установить, существует ли «универсальная» грамматика. Языковое разнообразие также позволяет нам рассматривать связи между языком вообще и мышлением. Кардинальный вопрос: как люди осознают и постигают значение слова. И влияет ли то, на каком из языков вы говорите, на характер вашего мыслительного процесса. Эта проблема занимает, в частности, сотрудника Института психолингвистики в нидерландском городе Неймеген Стива Левинсона.

Он исследовал подобный вопрос на примере того, как бесписьменные, в том числе исчезающие, языки выражают понятие пространства. Многие специалисты полагали, что все языки достигают этого одинаково, ведь пространственное мышление необходимо любому развитому животному и, очевидно, должно быть органически «встроено» в человеческий мозг. Здесь существенные культурологические вариации маловероятны. И все же они существуют!

В наиболее распространенных языках, в частности, в русском и английском, пространственная концепция опирается на относительные координаты, определяемые по плоскостям, в которых функционирует человеческое тело: например, "лево", "право", "впереди", "сзади". Но вот язык гуугу – йимитхирр, на котором в Австралии все еще изъясняются почти 800 человек, использует иные принципы. В нем применяется строго фиксированная система четырех постоянных координат самой среды, как бы напоминающих наши «север», «юг», «восток» и «запад».

Всякий говорящий на этом австралийском наречии, указывая устно на то или иное направление, как бы трансформирует такие четыре слова и получает около 50 терминов, означающих, например, движение к северу или от него. Та же терминология применяется при описании местности или более ограниченного пространства. Например, во фразах «Дом на запад от реки» или же «Муравей на твоей восточной ноге».