Знание-сила, 2000 №10

О болезни любой степени тяжести Бронин говорит как о страдании; это принципиальный, слегка старомодный и очень человечный подход к людскому несчастью. Эту замену слов, конечно, не С. Бронин выдумал, так у нас было принято в конце XIX – начале XX века и так принято до сих пор на Западе, но мы давно об этом забыли. Может, еше и поэтому в массе у нас относятся к психическим заболеваниям со средневековой нетерпимостью, им не сострадают, их скрывают и стыдятся, как «дурной болезни», и трудно придумать что-нибудь ужаснее наших психиатрических больниц и интернатов для умственно неполноценных (словечки-то какие!).

Но меня-то, честно говоря, больше всего интересовали внешние слои предъявленной в книге фигуры, там, где нет глубоких органических поражений, где «неврозы», которые действительно редко кто относит к заболеваниям. Там, где попеременно оказываемся практически все мы.

Для начала я выбрала именно этот – мне очень хочется напомнить о нем пожилым людям, одержимым ностальгией.

«Из обследованных нами 87 квартир 41 была общей, и в них жили 254 человека (более половины выборки). В 15 из них была вполне добрососедская атмосфера, предполагающая взаимопомощь и общую благожелательность, расширяющая круг близкого, почти родственного общения. В 19(115 человек) была обстановка скрытой враждебности, выплескивающейся в открытые ссоры и противостояние, но чаще ограничивающейся рамками натянутых приличий, – ни о каких преимуществах взаимополезного сотрудничества здесь не могло быть и речи. Промежуточные, нейтральные варианты были нехарактерны…».

Коммунальные войны описаны С.Брониным как классические войны животных и людей за территории: «Горячей точкой квартиры является чаще всего прихожая, не делимая ни территориально, ни хронометрически. Дипломатические перебранки совершаются на общей кухне, служащей своеобразным форумом для воюющих сторон, физические стычки – на нейтральной полосе коридора… Существуют закономерные послабления и приостановки военных действий, связанные с часами суток, днями недели и годовым календарем: наименее опасны дневное время и общенародные праздники, когда заключается безмолвное перемирие; наиболее чреват агрессией, кажется, воскресный вечер, который в общем сознании отождествляется с началом следующей трудовой недели (как если бы мы до сих пор считали дни от восхода до заката солнца)… Речь идет о коллективной патологии, подчиняющейся территориальным и временным законам социума».

В центре этой социальной патологии, по наблюдениям врача, часто находятся люди психически глубоко, по-настоящему больные: из семи квартир- «осиных гнезд» в шести зачинщиками скандалов, виновниками постоянных конфликтов были такие люди. Разумеется, это не невротики, их диагноз звучал по-иному: шизофрения, например, или травматическое слабоумие. Живущие рядом невротики страдали активно или пассивно: страдательная сторона с ужасом постоянно ждала оккупации мест общего пользования или морального и физического давления противника; активная была охвачена страстью немедленного восстановления справедливости, атаки, контратаки и самозащиты. Воюющие стороны жили этими конфликтами, повсеместно распространяли «правду» о них, в которой клевета перемешивалась с преувеличениями, боролись за новых и новых участников. «Психотерапевт посчитает, что таким образом они «облегчают душу», разгружают ее от избыточных эмоций – для традиционного психиатра эта неистощимая «пропагандистская», «кверулянтская» и пр. деятельность свидетельствует о тенденции сверхценных идей к генерализации – это овладевающие представления старых авторов, которые тем более витальны и всесильны, что исходно связаны с таким властным биологическим императивом, как инстинкт собственной территории».

Очень похоже выглядит невроз участников и жертв военных действий, о котором когда же и вспомнить, как не во время войны. Мы искренне не верим в то, что следы тяжких переживаний остаются в нас на всю жизнь. Наблюдения С. Бронина. встречавшего только участников и жертв Второй мировой войны, зато тогда еше многочисленных, свидетельствуют, что военные страхи и агрессия, на время стертые и, казалось бы. ушедшие, возвращаются в старости с развитием церебрального атеросклероза, «как если бы с присоединением последнего ослабевали «защитные возможности» психики. до того маскирующие… психогенное, аффективное и вегетативное страдание, отчего оно снова выходило из небытия наружу». Шестидесятишестилетний мужчина «…в последние годы, когда появились прежде ему не свойственные головные боли, головокружения, постарел физически. Вновь, как когда-то, стал несдержан, плачет навзрыд, постоянно возвращается к тому, что жизнь «загублена». Если по телевизору показывают фильмы на военные темы, начинает рыдать, трястись, охватывается беспричинным отчаянием, тоскливым возбуждением…» Не всегда это проявляется столь ярко, но тем не менее целое поколение наших соотечественников, перенеся военную травму на фронте ли, в тылу ли, осталось на всю жизнь со своим особым психическим страданием, будь то загнанный в подсознание, но неизживаемый страх бомбежек или невроз наемного убийцы, характерный для активной формы болезни. Будет ли когда-нибудь предъявлен счет за психическую травму жертв и участников афганской, чеченских войн тем, кто их затеял? Пока в общественном сознании эта тема, кажется, вообще не звучит.

Паранойя лиц, подвергшихся репрессиям: Самуил Яковлевич к концу обследования научился сразу их узнавать по «внутренней подобранности», настороженности, скрытности, по любопытству заключенного, «остерегающегося задавать встречные вопросы». «Поведение это носило характер бессознательного и привычного стереотипа, что для психиатра… свидетельствует об «органичности» приобретенных личностных расстройств, о том, что они вошли в плоть и кровь данного индивида, стали составной частью его личности». Пережитое определяло не только поведение в ситуации, напоминающей прошлое: эти люди не любили никаких перемен, были подчеркнуто лояльны к окружающим и ограничивали всю свою жизнь довольно узкими рамками.

Как обратная сторона медали – активная паранойя «лиц, так или иначе связанных с аппаратом преследования»: тюремщиков, осведомителей, штатных и внештатных сотрудников органов безопасности. Их неотменимая настороженность была уже не защитной, а наступательной, агрессивной. Поставленные в обследовании наравне со всеми прочими, они начинали бунтовать всем своим существом. «Их подозрительность просыпалась уже при первом появлении врача: имеет ли он право на обход квартир, есть ли у него надлежащим образом оформленное разрешение на обследование, то есть снабженное фотографией и завизированное районным отделом КГБ (у меня такой бумаги не было), что за вопросы он задает и не шпион ли он, в конце концов, как утверждала одна из больных». Бывшие гонители в каком-то отношении оказались хуже и безнадежнее своих бывших жертв: их бдительность не знала отдыха, напрягая психику ежесекундно.