Ольга Елисеева - Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения

Таким образом, дипломатические условности были соблюдены, а едва обретенный мир сохранен. Хотя каждая из сторон, конечно, понимала всю важность произошедшего. Путешествие "Блонда" подчеркивало для России саму возможность непосредственного нападения со стороны великой морской державы, И государь это понимал.

Остальные, включая Бенкендорфа, считали происшествие "малозначительным". Оно казалось им страшным постольку, поскольку могло снова уложить государя в постель. По, вероятно, именно эго событие заставило императора подняться. Николай I начал не болеть, как положено обычному человеку, а, что называется, перехаживать хвори на ногах. Перебарывать усталость и слабость организма. Что особенно ясно обнаружилось во время холеры в Москве в 1831 г. "Буду перемогаться, пока хватит сил", — писал он позднее.

После большого страха наступило большое облегчение. Новый, 1830 г. поначалу не сулил никаких неприятностей. Напротив, казалось, будто главные беды остались за спиной. В Россию прибыло турецкое посольство во главе с Халил-пашой. По сравнению с прошлогодними "персиянами", которые посетили Петербург в конце августа, чтобы просить прощения за гибель русских дипломатов во главе с Грибоедовым, турки казались "менее дикими". Во всяком случае, такими их увидела Долли Фикельмон.

"Я танцевала вальс с императором, к большому удивлению присутствовавших здесь турок, — писала жена австрийского посла. — Двое из них говорят по-итальянски, а один довольно хорошо по-французски. Кажется, они полны решимости порвать со всеми своими ориентальными привычками. Верно, что Халил-паша ревностный новатор, но по нему нельзя судить об остальных".

Государь и Бенкендорф, напротив, не одобряли тот факт, что в условиях "кризиса" султан отдаляется от своего "фанатичного народа". Но "простые и благородные манеры" Халил-паши, по словам шефа жандармов, "всем пришлись по душе", посол старался "соответствовать обстоятельствам". В этих строках содержалась скрытое осуждение персов — прямого Александр Христофорович не позволил себе в тексте. Видимо, гости не умели держать себя с простым благородством побежденных, то есть "соответствовать обстоятельствам". Как бы ни каялся принц, но в Москве он по персидской традиции попытался забрать из дома "красавицу Демидову", уверяя родителей, что "увезет ее в Тебриз и сделает королевой гарема". Ему было указано, что в России так не делают, и простодушный юноша удивился. Почему? Ведь он готов заплатить… Но еще неприятнее было желание персов получить назад 12 пушек, посланных в подарок шаху Аббас-Мирзе еще императором Александром I, стрелявших в русские войска и захваченных ими в боях. Отказать было нельзя — дипломатический дар. Орудия заменили таким же числом современных из Арсенала и отправили в Тегеран в числе других презентов.

Велика же была нужда в мире на восточных границах, если подобное приходилось терпеть.

Турки выглядели не в пример "цивилизованнее". Только наряд Халил-паши "всех шокировал". "По приказу султана вместо живописной национальной турецкой одежды на нем был длинный и нескладный плащ, вместо красивого азиатского тюрбана у него на голове был темно-красный колпак с неуклюжей кисточкой. Он казался смущенным и пристыженным этим переодеванием, которое было весьма мало популярно в Турции".

Александр Христофорович впервые видел феску и не одобрил ее, а ведь ему самому она бы очень пошла.

Итак, в Европе поддерживали стремление турок порвать с "ориентальными привычками". В России сквозь зубы осуждали уход от живописной фанатичности.

Пушкин же приравнивал отказ турок от себя к гибели и противопоставлял развращенных жителей Стамбула остальному Востоку.

В России же происходило нечто обратное: "контрреволюция революции Петра", как писал поэт Вяземскому.

Сначала, в первых числах марта, государь в сопровождении Бенкендорфа отправился снова в военные поселения, а оттуда, никого не предупреждая, в Первопрестольную. "Я был крайне удивлен этим скорым и неожиданным решением, — писал Александр Христофорович, — которое противоречило ранее о отданным приказаниям. Императора позабавило мое удивление". За 34 часа они достигли старой столицы. Стояла ночь. В Кремле спутники "едва раздобыли свечей, чтобы осветить спальню императора", тот лег на кушетке, предоставив Бенкендорфу до утра принимать прибывающих чиновников.

На другой день на площади собралась целая толпа — зрелище можно было бы принять за народное возмущение, если бы не крики радости. Государь отправился в собор, а двинувшиеся за ним шеф жандармов с генерал-губернатором Москвы князем Дмитрием Голицыным рисковали "быть раздавленными или отброшенными".

В дипломатических кругах не переставали говорить об этой внезапной поездке. Фикельмон передавала слухи: "В народе разное толковали об этом внезапном появлении государя. Многие поговаривали, что за императором в Москву последуют все европейские монархи, что вслед за тем из Константинополя приедет султан и будет обращен в православие в присутствии сего августейшего синклита европейских государей".

Каким бы нелепым слух ни казался посланнице, почва под ним была. Во время высочайшей аудиенции 28 января Николай I попросил Халил-пашу передать султану "дружеский совет" — сменить исповедание и "почувствовать свет истинной православной веры". Такой поступок примирил бы Оттоманскую

Порту с православными территориями Греции и славянами, входившими в ее состав. Не следует преувеличивать удивление турецкой миссии — идея время от времени обсуждалась в самом Константинополе. Последним, кто высказывал ее уже в XX в., был Кемаль Ататюрк…

Краткое пребывание в Москве, "полностью компенсировало" усталость императора, особенно заметную после болезни. Несколько дней купания в народной любви, потом быстрый бросок обратно в Северную столицу, где спутники очутились уже 15 марта. А на другой день "мы снова сели в коляску" — их ждала дорога в Польшу на открывавшийся там Сейм.

Теперь стало ясно, зачем Николай I ездил в Москву. Находясь на скрещении нитей восторженного чувства, шедших от подданных, он получал невиданную силу. Фрейлина императрицы Александры Федоровны М.П. Фредерикс описала увиденное во время другого, более позднего, приезда императора в старую столицу: "Народ не покидал площади ни день, ни ночь… эта масса народа, стоявшая вплотную… не давила друг друга, и никаких несчастий не случалось. Потом государь выходил из дворца и шел в самую середину толпы… Он шел один, медленно пробиваясь через толпу без всякой охраны; он знал, что ни один злоумышленник не дотронется до него, их тут нет". Из окон дворца было видно: Николай I уходит от "этой колышущейся, как волна морская, тысячной толпе, отделяясь все более и более, и, наконец, в сливавшейся этой черной массе видна была только одна белая точка — его султан на каске… Эти несравненные минуты давали такое высокое спокойное чувство счастья и гордости быть русским".