Ольга Елисеева - Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения

Не стоило сбрасывать "злобную колдунью" со счетов. А вместе с ней всю ту "холопскую" массу, которая одновременно играла в парламентаризм, таскалась на поклон к старой княгине, ненавидела завоевателей и от их государя ожидала улучшения своей участи.

В это время в Петербурге разразился скандал. Фаддей Булгарин выпустил роман "Дмитрий Самозванец", где Пушкин обнаружил ворованные из "Бориса Годунова" сцены.

Началось великое столкновение, которое непосредственно задело Бенкендорфа и императора. Обе, подчеркнем, обе стороны конфликта не пожалели друг для друга грязи. Обе искали "правосудия" у власти. "Высоким персонам" не удалось совсем уйти от "журнальной драки". Кроме того, изначальной установки не вмешиваться не было. Напротив.

Высший надзор полагал, что императору стоило бы оказывать покровительство писателям. "Министр [народного просвещения К.А. Ливен] не знает ни одного литератора и ни одному из них не сказал любезного слова", — констатировалось в отчете 1829 г. Между тем "литераторы стремятся превозносить царствование императрицы Екатерины и первые годы царствования императора Александра — как эпоху, когда к писателям относились с уважением, ухаживали за ними и награждали их. Во всех европейских государствах, — говорят они, — самые видные литераторы и артисты пользуются, по собственной инициативе государей, некоторыми щедротами со стороны правительства. Очень многие считают, что государю императору следовало бы время от времени проявлять свое благоволение к тому или другому из наиболее выдающихся писателей".

Но как узнать, кто останется в веках, а кто хоть и популярен — пустышка? Кроме того, вступая в контакты с писательской средой, трудно было сохранить баланс, поскольку она кипела внутренними противоречиями. Участие в них правительства было равносильно потере лица. Кто-то обязательно остался бы недоволен. "Высшие слои общества у нас чужды национальной литературе, — сказано в отчете 1830 г., — но весь средний класс, молодежь, военные, даже купцы, все принимают близко к сердцу ее преуспеяния, все писатели имеют своих многочисленных сторонников, которые взирают на них, как на оракулов общественного мнения, повторяют их рассуждения и усваивают их мировоззрение".

После приведенного рассуждения стоит ли верить, что шеф жандармов был абсолютно чужд литературе и ничего не понимал в вопросе? Возможно, он, как пресловутая калмычка, "слегка Шекспира не ценил", но в механизмах функционирования писательской среды поневоле разбирался.

Одним из "оракулов общественного мнения", чье мировоззрение в начале 1830-х гг. усваивалось "средним классом, молодежью, военными и даже купцами", был Ф.В. Булгарин. Современники не смотрели на этого автора через призму его дурных отношений с Пушкиным. Близость с III отделением еще не успела скомпрометировать писателя в глазах либеральной общественности. Словом, он был популярен. И неудивительно, что "голубые мундиры" взялись опекали его журнал "Северная пчела".

Позднее, уже во времена Н.А. Некрасова, его возлюбленная А.Я. Панаева записала свое впечатление от Булгарина: "Черты его лица были вообще непривлекательны, а гнойные воспаленные глаза, огромный рост и вся фигура производили неприятное впечатление". Ее муж И.И. Панаев добавлял: "Новое пишущее и читающее поколение этого времени все без исключения презирало Булгарина. Тот, кто печатал свои статьи в "Пчеле" или был в коротких отношениях с ее редактором, компрометировал себя в мнении молодежи". Однако такое отношение сложилось позже и было характерно для либеральной среды.

А вот мемуаристка М.Ф. Каменская, урожденная Толстая, запомнила редактора "Северной пчелы" даже внешне совсем другим: "Булгарин был кругленький, на коротеньких ножках, с порядочным брюшком, голова плотно постриженная, как бильярдный шар, лицо смятое, глаза вытаращенные, как у таракана, толстые губы его плевались, с лица не сходила задорная улыбка, и вечно он спорил и хохотал". Что же до душевных качеств, то тут несогласия с Панаевыми еще больше: отец мемуаристки Ф.П. Толстой "всегда отзывался о нем как о прекраснейшем муже, нежнейшем отце, хорошем товарище… всегда готовом подать помощь ближнему". Все это Каменская вставила в воспоминания, желая сказать "хоть одно доброе слово в память об оклеветанном современниками" "веселом ласковом человеке", которого "привыкла любить с детства".

Ф.В. Булгарин. Неизвестный художник

Человек бойкого пера, прирожденный журналист, Фаддей Венедиктович являлся автором текущего дня, чья слава "скоромимопроходяща". Ничего для вечности. О способностях Булгарина многие истинные служители Аполлона отзывались неблагоприятно — суррогат литературы. Жуковский, например, писал: "У него есть что-то похожее на слог, и однако нет слога; есть что-то похожее на талант, хотя нет таланта; есть что-то похожее на сведения, но сведений нет… это какой-то восковой человек".

Таких, как Булгарин, не призывали "Всеблагие, как собеседников на пир". Но для них высокие тиражи и благоволение начальства были лучшей наградой. Однако и Толстой был прав, говоря о "хорошем товарище… всегда готовом подать помощь ближнему". Булгарин спас рукописи К.Ф. Рылеева, который накануне ареста принес ему кипу черновиков. Дружил с Грибоедовым.

Литературная репутация этого человека вовсе не исчерпывалась одним прозвищем Видок Фиглярин, а жизнь напоминала авантюрный роман. Поляк, уроженец Западных губерний, он в войну 1812 г. сражался на стороне Наполеона, попал в плен, вновь оказался в России, писал по-русски и обрел популярность как автор плутовских новелл.

В 1826 г., когда и Пушкину государь заказал записку "О народном воспитании", Булгарин написал заметки о Царскосельском лицее, чьи "правила" не были признаны благотворным для юношества: "В свете называется лицейским духом, когда молодой человек не уважает старших, обходится фамильярно с начальниками, высокомерно с равными, презрительно с низшими, исключая тех случаев, когда для фанфаронады надо показаться любителем равенства". Рассуждение Пушкина о просвещении и талантах император отверг по причинам морали, а вот слова Булгарина показались интересными.

Тогда же Фаддей Венедиктович был привлечен к чтению "Бориса Годунова" и, как мы помним, не одобрил пьесу, подсказав "начальству" идею переделать ее в прозаический текст наподобие Вальтера Скотта. Поскольку Пушкин не хотел и не мог произвести над своим детищем подобную операцию, Булгарин в надежде на похвалу свыше решил написать такой роман. Скандал был неизбежен.