Грэм Робб - Жизнь Гюго

В результате был выписан ордер на арест Гюго; его сыновей в очередной раз приговорили к тюремному заключению, а Наполеон III убедился, что его реформы одобрили 7 миллионов 358 тысяч граждан. Миллион 572 тысячи высказались «против», миллион 894 тысячи воздержались. Казалось, будущее империи обеспечено. Гюго понял, что вернулся туда, откуда все началось. Он продолжал писать стихи для сборника, который хотел назвать «Новое возмездие» или «Гром на горизонте» {1244}. Некоторые стихи, написанные в 50-х годах, первоначально предназначались для тома, который он собирался назвать «Почтовый ящик» {1245}. Они были опубликованы посмертно под названием «Мрачные годы» (Les Années Funestes).

Если, как считали некоторые, Гюго искренне верил, что империя вот-вот рухнет, почему он потратил столько времени на подготовку книги, которая устареет, не успев выйти в свет? Хотя позже Гюго хвастал, что предсказал вторжение пруссаков {1246}, стихи, в которых он называет империю «танцем смерти», доказывают, что он имел в виду Божественное возмездие. Последнее стихотворение из сборника, написанное до Франко-прусской войны, Épizootie dans les Hommes de Décembre, написано не человеком, который мысленно чистит пистолеты, а веселым старым революционером, который любит начинать день с чтения некрологов: «Могильщик, поскорее закопай их, / Бросай прах на Морни / И грязь на Троплона» [51].

Помимо того, тем летом Гюго сделал важное открытие, которое подтвердило его «космический» взгляд на человеческие дела. Шарль и Алиса приехали в «Отвиль-Хаус» с маленьким Жоржем и дочкой Жанной, родившейся 29 сентября 1869 года. Гюго приказал огородить пруд и террасу и в стихах обратился к птицам, приглашая их прилетать и кормиться на подоконнике у Жоржа. В опустевшей спальне Адели Второй поставили колыбели и поселили няню.

Неожиданно Гюго напомнили, что человеческие существа делят планету с отдельной человеческой расой. Он записывал все до мелочей: «6 июля 1870: Jeanne a fait pipi sur moi. C’est la seconde fois». Эти «божественно неуклюжие» существа {1247}были не несовершенной формой взрослых, но существами в своем праве, с собственным языком и обычаями. «Их неясные разговоры открывают горизонты для меня. / Они все понимают и все объясняют друг другу. / Представьте, как они рассеивают мои мысли».

Младенцы и маленькие дети, видимо, так же растворяли Гюго, как Океан. При них приходило то же чувство округлости времени и взаимопроникновения тела и Вселенной: «Изгнанник – человек благожелательный… Задумчиво смотрит он, как трехлетние девочки бегают по пляжу, окунают босые ножки в море, задирают юбки обеими руками, показывая свои невинные животики огромному изобилию» {1248}.

Пока Гюго прислушивался к детскому лепету, как антрополог изучает язык потерянного племени, главари взрослого мира вели себя как маленькие. Леопольд Гогенцоллерн объявил себя претендентом на испанский престол. Так как главой династии Гогенцоллернов считался Вильгельм I Прусский и так как последние десять лет Пруссия мешала планам Франции в Европе, Франция выступила против. Очевидно, настало время настоять на своем. Министр иностранных дел Франции дал понять, что король Испании из династии Гогенцоллернов будет поводом к войне. Гогенцоллерн отозвал свои притязания; возможно, этим дело бы и кончилось.

Однако императрица Евгения пожелала, чтобы сомнительная империя ее мужа одержала и дипломатическую победу. Она требовала, чтобы отказ от претензий гарантировал лично Вильгельм. Бисмарк ответил сухим заявлением в форме телеграммы, которую доставили в Париж в День взятия Бастилии. Ни о каких гарантиях не может быть и речи. Франция сочла себя оскорбленной и 19 июля 1870 года объявила Пруссии войну. «Некоторым нравится приговаривать к смерти часть человечества, – писал Гюго. – Объявления просто поразительны! Одно ружье убьет двенадцать человек, одна пушка – тысячу» {1249}. Всплеск бездумного патриотизма выгнал толпы народа на улицы. В магазинах раскупили карты Германии: всем хотелось отмечать флажками продвижение победоносной французской армии. В передовой статье семейного «Парижского журнала» предлагали швырять трупы пацифистов в сточные канавы {1250}.

Одним из немногих приятных исключений в эти кровавые сумерки Второй империи стал величайший сентиментальный патриот, предавший дело патриотизма. Гюго опубликовал открытое письмо «К женщинам Гернси», которое появилось в большинстве материковых газет. Он просил, чтобы бинты раздавали поровну французским и немецким раненым: «Так как эти слепцы забыли о том, что они братья, будьте им сестрами!»

Как и все остальные, Гюго ожидал, что через несколько дней французские солдаты окажутся в Берлине. Франция опережала Пруссию в гонке вооружений, и уверенность ее армии, как считалось, основана на чем-то конкретном. Осуществится мечта Гюго о французской Рейнской области. Появятся два равных столпа Соединенных Штатов Европы, и федерации навяжут язык прогресса: «Соединенные Штаты Европы, говорящие на немецком языке, отбросят нас назад на пятьсот лет». «Но ничто из этого не будет достигнуто посредством Бонапарта! Как и посредством этой чудовищной войны!» {1251}

Несмотря на мрачное предсказание победы, человек, который изучал непостижимый хаос Ватерлоо, уже отчасти подозревал, каким будет исход: «Я верю, что Пруссия будет раздавлена; но могут начаться осложнения, которые выльются в многочисленные столкновения и закончатся революцией» {1252}.

Если вспомнить абсолютную уверенность французов в победе, любопытно, что у парижского чиновника возникла та же мысль, что и у Гюго. 26 июля, через неделю после объявления войны, двое французов, один из которых присылал своих детей к нему обедать, обвинили его в том, что он вступил в сговор со ссыльными герцогами Орлеанскими и собирается убить императора {1253}. Якобы в Руане собирают бывших заключенных и вооружают их пистолетами. Если понадобится, «заговор» можно использовать для дискредитации республиканцев и монархистов одновременно. Кроме того, заговор «докажет», что Виктор Гюго с самого начала был тайным роялистом.

Первым ответом Гюго на слухи о войне стал характерно символический поступок. Когда в Париже читали телеграмму Бисмарка, он устроил маленькую церемонию в саду при «Отвиль-Хаус»: посадил желудь (точнее, один из нескольких), который вырастет и станет «Дубом Соединенных Штатов Европы». «Через сто лет больше не будет ни войн, ни папы римского, а дуб будет высоким». Он оказался прав только насчет дуба.

Через три недели, 9 августа 1870 года, настало время активных действий:

«Пришли газеты. Война превращается в катастрофу. Ужасные новости. Проиграно три сражения – одно за другим, в том числе крупное, Мак-Магоном. Восемь тысяч французов попали в плен. Захвачено 30 пушек, 6 пулеметов, 2 знамени.