Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

— Да, я совершенно уверена теперь, что Сергей был моей повесткой дня, моей секретной повесткой дня, когда я зашла на выставку. И я имею в виду секрет даже от себя самой. Любовь всей моей жизни не обязательно означает моей сознательной жизни. Вы, известный психиатр, должны понимать это.

— Меа culpa.

Я находил ее мягкие выпады очаровательными и оживленными.

— Я прощаю вас, но только единожды. Теперь к моему посещению выставки. Там демонстрировалось много ранних русских плакатов из Большого театра и из Кировского, и один из них, висевший у входа, был потрясающей фотографией Сергея из «Лебединого озера», летящего в воздухе, как ангел. Изображение было несколько размыто, но я уверена, что это был Сергей, хотя его имя не было указано. Я часами ходила по выставке, но не было никакого упоминания его имени, ни одного-единственного. Вы можете в это поверить? Сергей был как бог, и вот теперь его имени больше не существует… Теперь я вспомнила…

— Что? Что вы вспомнили?

— Вы спросили, когда я впервые начала терять себя. Это произошло тогда. Я помню, что я уходила с этой выставки, как будто я была в трансе, и вот с тех пор я перестала себя чувствовать.

— Вы не помните, не искали ли вы что-то для себя в музее? Фотографий или упоминаний о вашем имени?

— Я не очень хорошо помню тот день. Поэтому я должна восстановить это. Это правильное слово?

— Я понял его. Вы должны реконструировать это.

— Да, я должна реконструировать то посещение. Я думаю, что я была настолько в шоке от того, что имя Сергея не было включено в экспозицию, что я сказала себе: «Если его там нет, то, что же тогда говорить обо мне?» И, возможно, я робко искала саму себя. Там было несколько недатированных фотографий из «Жизели» в «Ла Скала» — два сезона я там исполняла партию Мирты, и помню, я так пристально рассматривала эти фотографии, что мой нос коснулся одной из них, и ко мне подбежал охранник, сердито посмотрел и, указав на воображаемую линию на полу, сказал, чтобы я не пересекала ее.

— Это кажется такой обычной человеческой вещью искать себя на этих исторических фотографиях.

— Но по какому праву я должна искать себя? Повторю — я думаю, что вы это не уловили. Вы не слушаете. Вы не поняли, что Сергей был богом, он парил над нами в облаках, и все мы, все остальные танцоры, смотрели на него, как смотрят дети на величественный дирижабль.

— Я озадачен. Позвольте мне суммировать то, что я узнал на данный момент о Сергее. Он был великим танцором, и вы вдвоем танцевали вместе в России, затем, когда он сбежал танцевать в Италию, вы выбрали поехать с ним, а затем вышли за него замуж. Потом, когда вы заболели подагрой, он тотчас бросил вас и взял себе другую женщину, и в этот момент вы были настолько выбиты из колеи, что полоснули его разбитой бутылкой. Все верно?

Наташа кивнула.

— Верно.

— После того как вы уехали из Италии с тетей, какие дальнейшие контакты у вас были с Сергеем?

— Никаких. Ничего. Я никогда не видела его снова. Никогда больше не слышала о нем. Ни одного слова.

— Но вы все время думали о нем?

— Да, сначала, когда я слышала, как упоминалось его имя, я зацикливалась на нем и должна была стукнуть себя по голове, чтобы нокаутировать его в моем мозгу. Но, в конце концов, я вычеркнула его из своей памяти. Я отрезала его.

— Он причинил вам большой вред, и вы вырезали его из вашей памяти, но на прошлой неделе вы пошли на эту выставку в Национальную галерею, думая о нем как о «любви всей вашей жизни», искали его и затем вырастили в себе возмущение, что он был упущен из виду и забыт. Вы можете видеть мое недоумение.

— Да, да, я вас понимаю. Большое противоречие, я согласна. Поход в музей на выставку превратился в раскопки в моем сознании. Это как слепой поток массированной энергии извергнулся на меня. Я путанно говорю. Вы понимаете меня?

Когда я кивнул, Наташа продолжала:

— Сергей был на четыре года старше меня, так что ему сейчас около семидесяти трех. То есть, если он жив. И все же я не могу себе представить семидесятитрехлетнего Сергея. Это невозможно. Поверьте, если бы вы знали его, вы бы поняли. В моем сознании я вижу только молодого красивого танцовщика с плаката, навсегда парящего в небесах. Слышала ли я что-то о нем? Нет, ни одного слова с тех пор, как полоснула его по лицу! Я могла бы разузнать о нем. Могла бы найти его в Интернете, возможно, в фейсбуке, но я боюсь искать.

— Боитесь чего?

— Почти всего. Того, что он мертв. Или того, что он по-прежнему красив и хочет меня. Того, что мы будем общаться по электронной почте, и что боль в моей груди станет невыносимой, и того, что я снова влюблюсь. Что оставлю Павла и пойду за Сергеем, где бы он ни был.

— Вы говорите так, как будто ваша жизнь с Сергеем просто заморожена на время и случись нечто, и вы вернетесь к нему, все вернется: взаимная любовь, стремительно растущая страсть, даже юная красота — всё будет в точности, как и раньше.

— Всё так.

— В то время как правда, сценарий из реальной жизни, заключается в том, что Сергей либо уже умер, либо выглядит как семидесятитрехлетний морщинистый старик, скорее всего седой или лысый, возможно, немного сгорбленный, возможно, испытывает чувства иные, чем вы к вашему совместному прошлому, возможно, он не по-доброму думает о вас всякий раз, когда видит в зеркале свое лицо со шрамами.

— Говорите, говорите, говорите все, что хотите, но именно в этот момент я не слушала то, что вы сказали. Ни единого слова.

Время закончилось. Шагнув к двери, она заметила свою фотографию на столе и вернулась за ней. Я взял фотографию со стола и протянул ей. Положив ее обратно в сумочку, она сказала:

— Увидимся завтра, но больше ни слова об этой фотографии. Баста!

— Я улетаю сегодня вечером в Одессу, — сказала она, когда мы начали на следующий день. — Я очень плохо спала сегодня из-за вас, так что я не очень сожалею, что это наша последняя встреча. Знаете, ваши слова о Сергее были жестоки. Очень жестоки. Пожалуйста, ответьте на вопрос: вы всегда так разговариваете с вашими пациентами?

— Пожалуй, я рассматриваю это как комплимент той силе, которую вижу в вас.

С немного вопросительным выражением лица она поджала губы, начала было отвечать, но потом спохватилась и вместо этого долго смотрела на меня. Она выдохнула и откинулась на спинку стула. Потом сказала:

— Хорошо, я услышала вас. Я готова. Слушаю. Жду.

— Пожалуйста, начните с того, что расскажите больше о том, какие мысли мешали вам спать сегодня ночью.

— Я спала урывками, потому что большую часть ночи меня преследовал сон, который продолжался снова и снова в разных вариациях. Я посещаю Конго с какой-то делегацией и вдруг не могу никого найти, я оказываюсь совсем одна. Я понимаю, что нахожусь, возможно, в самом опасном месте на земле, и начинаю паниковать. Потом по одной версии я попадаю в пустынный район, стучу в двери — они все заперты, и никого вокруг. По другой версии я вхожу в пустынный дом и прячусь в шкафу, услышав громкий стук приближающихся снаружи шагов. Еще по другой версии я начинаю звонить по мобильному своей делегации, но я не знаю, где нахожусь, и поэтому не могу сказать им, где я. Я предлагаю им принести фонари, чтобы я могла увидеть их из окна. Но потом понимаю, что я в огромном городе и это безнадежное предложение. И так продолжалось всю ночь напролет — ожидание в страхе, что со мной произойдет что-то ужасное.