Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

Пока я говорил, Чарльз кивал головой, смотрел вниз и сохранял молчание. Я спросил:

— А сейчас, Чарльз, насколько настоящие мы сейчас?

— Я ошибся. Правда в том, что главная проблема — это не вы. Это я. Я слишком о многом умалчивал… слишком о многом не хотел говорить.

— Из-за страха оттолкнуть меня?

Чарльз покачал головой.

— Частично.

Конечно, я знал, что это было: мой возраст. Я проходил это с другими пациентами и сказал:

— Из-за страха причинить мне боль.

Он кивнул головой.

— Поверьте мне, я позабочусь о своих чувствах. И я буду с вами. Попробуйте начать.

Чарльз ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу.

— Ну, вот один из снов прошлой ночи. Я разговаривал с вами в вашем кабинете, но только он был похож на столярную — я заметил кучу дров и большую циркулярную пилу, рубанок и шлифовальный станок. Вдруг вы пронзительно вскрикнули, схватились за грудь и упали вперед. Я вскочил, чтобы помочь вам. Я позвонил 911 и держал вас, пока они не приехали, а затем я помог им положить вас на носилки. Там еще что-то было, но это все, что я помню.

— Догадки об этом сне?

— Он совершенно очевидный. Я прекрасно осознаю ваш возраст и переживал по поводу вашей смерти. Детали столярной мастерской тоже говорят сами за себя. Во сне я заменил вами господина Рейли, моего учителя труда в средней школе. Он был очень старым и в чем-то отцовской фигурой для меня, и я частенько навещал его, после того как закончил среднюю школу.

— И чувства в этом сне?

— Они расплывчатые, но я помню, что был в панике, а также очень гордился собой, потому что помогал вам.

— Хорошо, что вы выносите это на обсуждение. Можете рассказать о других сновидениях, о которых вы ранее избегали говорить мне?

— Э-э… Мне неловко об этом говорить, но был один сон неделю или десять дней назад, который застрял у меня в голове. В том сне мы встречались точно так же, как сейчас, и в этих же креслах, но у кабинета не было стен, и я не мог понять, были мы внутри или снаружи. У вас был мрачный вид, и вы наклонились ко мне и сказали, что вам осталось жить только шесть месяцев. А потом… это действительно странно… я пытался заключить с вами сделку: я бы научил вас, как умирать, а вы бы научили меня, как быть психотерапевтом. Я больше ничего не помню, за исключением того, что мы оба долго плакали.

— Первая часть сна представляется ясной — конечно, вы осведомлены о моем возрасте и беспокоились о том, как долго я проживу. Но интересна вторая часть, что вы думаете о желании быть психотерапевтом?

— Я не знаю, как и объяснить это. Я никогда не думал, что мог бы быть психотерапевтом. Это выше меня. Я не думаю, что мог бы постоянно иметь дело с сильными чувствами, и я на самом деле восхищаюсь тем, как вы это делаете. Вы были добры, очень добры ко мне, и вы всегда знаете, как направить меня в правильном направлении.

Чарльз наклонился, чтобы взять салфетку и вытереть лоб.

— Мне очень трудно. Вы дали мне так много, а я сижу здесь и причиняю боль, рассказывая вам эти ужасные сновидения о вас. Это не правильно.

— Ваша работа здесь в том, чтобы делиться своими мыслями со мной, и вы хорошо с этим справляетесь. Конечно, мой возраст вас беспокоит. Мы оба знаем, что в моем возрасте, в восемьдесят один год, я приближаюсь к концу своей жизни. Вы сейчас горюете о Джеймсе и о своем отце, и это вполне естественно, что вы обеспокоены тем, что можете потерять и меня. Восемьдесят один год — это много, это пугающе старый возраст. Меня самого это шокирует, когда я думаю об этом. Я не чувствую старость и снова и снова удивляюсь, как это так произошло, что мне теперь восемьдесят один год. Я всегда был самым младшим — в моем классе, в летнем лагере, в бейсбольной команде, в теннисной команде — и теперь вдруг я самый старый, где бы я ни был — в ресторане, кино, на профессиональных конференциях. И я не могу привыкнуть к этому.

Я глубоко вздохнул. Мы молча посидели несколько минут.

— Прежде чем мы пойдем дальше, я хочу снова сделать проверку, Чарльз. Как мы сейчас? Как насчет размера дистанции?

— Она сильно уменьшилась. Но это, правда, трудно. Это же не обычная беседа. Вы обычно не говорите другому: «Я беспокоюсь, что ты умрешь». Это должно быть очень болезненно, и меньше всего я бы хотел причинить боль вам.

— Но это не обычное место. Здесь у нас нет, не должно быть никаких запретов, чтобы быть честными. И еще имейте в виду, что вы не поднимаете каких-либо тем, о которых бы я уже не думал много раньше. К тому же основной характер этой работы — быть открытым ко всему.

Чарльз кивнул. И снова между нами возникло молчание.

— Мы сегодня молчим гораздо больше, чем когда-либо раньше, — заметил я.

Чарльз снова кивнул.

— Я на самом деле целиком и полностью здесь с вами. Просто от этого обсуждения перехватывает дыхание.

— Есть кое-что еще важное, что я хочу сказать вам. Хотите верьте, хотите нет, но в том, что мы заглядываем в конец нашей жизни, есть ряд позитивных моментов. Я хочу рассказать о своем необычном опыте. Было около шести часов вечера, когда я увидел свою жену на дороге, она подходила к нашему почтовому ящику. Я направился к ней. Она повернула голову в мою сторону и улыбнулась. Внезапно и необъяснимо мое сознание переключило картинку, и несколько мгновений я представлял себя, находящегося в темной комнате, наблюдающего домашний фильм с быстро мерцающим изображением сцен из моей жизни. Я чувствовал примерно так же, как главный герой в «Последней ленте Крэппа». Вы знаете эту пьесу Сэмюэла Беккета?

— Нет, но я слышал о ней.

— Это монолог одного старика на его дне рождения, когда он прослушивает магнитофонные записи, сделанные в предыдущие дни его рождения. Вот, как и Крэпп, я представил фильм последних сцен моей жизни. Я видел свою мертвую жену, которая сейчас стояла лицом ко мне, широко улыбаясь и кивком головы подзывая к себе. Я наблюдал за ней и был переполнен мучениями и невообразимым горем. И вдруг всё исчезло, я мгновенно вернулся в настоящее, и она была в нем, живая, во плоти, сияющая, сверкающая своей сентябрьской улыбкой. Меня захлестнул теплый прилив радости. Я чувствовал благодарность к тому, что и она, и я были живы, и я поспешил обнять ее и начать нашу вечернюю прогулку.

Я не мог описывать это без слез и потянулся за салфетками. Чарльз также взял салфетку, чтобы промокнуть глаза.

— Поэтому вы всегда говорите: «Помните всё хорошее».

— Да, именно так. Я говорю, что предвидение конца может побудить нас быть в настоящем с большей жизненностью.

Чарльз и я бросили взгляд на часы. Мы задержались на несколько минут. Он медленно собирал свои вещи.

— Я истощен, — прошептал он. — И вы, должно быть, устали тоже.

Я встал прямо, расправив плечи.