Джон Ронсон - Итак, вас публично опозорили [Как незнакомцы из социальных сетей превращаются в палачей] [litres]

– Худшая часть скандала развернулась еще до того, как кто-то об этом скандале узнал, – сказал он. – Это неделя между тем, как прошло интервью с Айрой, и тем, как шоу вышло в эфир. За ту неделю я словно начал отделяться от самого себя, выступая на сцене. Я просто разваливался. Мог застыть посреди шоу. Чувствовал, как мой разум сам себя съедает. Это было хуже всего. Это было просто охренеть как жутко, этот страх и чувство, что ты растворишься.

– Чего вы больше всего боялись?

– Я боялся, что не смогу больше рассказывать историю своей жизни, – ответил Майк. – Что каждый раз, когда я выступаю, эти суждения обо мне будут вечно отзываться, определяя, кто я и что я.

– И что изменилось?

Какое-то время Майк молчал. Потом сказал:

– Когда Айра впервые спросил меня, не хочу ли я рассказать эту историю на его передаче, я подумал: «Это проверка. Если я правда в это верю, то будет трусостью не поделиться этим. Если я все закопаю, то ничего не изменится». – Он сделал паузу. – Я знал, что история произведет взрыв в сознании, а потом станет взрывом для меня.

Я нахмурился.

– Хотите сказать, что с самого начала знали, что вас разоблачат?

Майк кивнул.

– То, что случилось тогда на озере, показало мне, что есть выход, – сказал он. – И в этой двери есть щель. Ее можно почувствовать. Можно просто умереть. Понимаете? Как только принимаешь это, приходит ясность. Хочешь сделать что-то в этом мире? Будь готов потратить жизнь впустую. И я такой: «Ладно. Я так и сделаю. Хорошо».

– А как же риск того, что скандал не привлечет внимание к тому, что происходит в Китае, наоборот, оттянет его? – спросил я.

– Я бы из-за этого очень беспокоился, – ответил Майк. И тут же изменил формулировку: – Я очень из-за этого беспокоился. Меня это очень тревожило.

Он явно видел, с какой неуверенностью я смотрю на него.

– Слушайте, никто не захочет слышать, что на самом деле я герой, рыцарь в сияющих доспехах, что я пожертвовал собой, – сказал он. – Никто не захочет слышать эту историю. Но так оно и есть. Я знал, что у нее нет шансов вынести все проверки и стать главной новостью передовиц. Я знал, что она обречена на провал.

Я был уверен, что смотрю на человека, который постепенно создает себе вымышленную историю. В этом варианте развития событий Майк доблестно уничтожил свою репутацию, чтобы спасти жизни людей в Китае, как террорист-смертник. Но в то же время я чувствовал, что не стоит говорить ему о своих мыслях. Казалось, что это тот самый клей, удерживающий его воедино.

Но, думаю, он прочел все по моему лицу, потому что вдруг сказал:

– Как формируется сознание: мы рассказываем историю о самих себе самим себе, историю о том, кем мы себя представляем. Мне кажется, настоящее публичное осуждение или унижение – это конфликт между человеком, который пытается рассказать свою историю, и обществом, которое прописывает для этого человека свою версию событий. Один сюжет пытается переписать другой. Так что, чтобы выжить, нужно отстаивать свое. Или… – Майк посмотрел на меня, – …написать третью историю. Ты реагируешь на сюжет, который тебе навязали. – Он помолчал. – Ты находишь способ выказать свое неуважение другой истории, – сказал он. – Если поверить в нее, это тебя раздавит.

Я был рад, что Майк Дейзи нашел способ жить своей жизнью. Но не думаю, что в его методах выживания прятался полезный совет для Джоны или Жюстин. У них за плечами не было карьеры в сторителлинге, на которую можно было бы сослаться. Не было никакого третьего сюжета. Был только один. Джона – писатель-обманщик. Жюстин – девушка с твитом про СПИД. На них стояло клеймо, и об этом можно было узнать без всяких ищеек. Их прегрешения выскакивали на первой же странице в Гугле.

Жюстин сдержала свое обещание. Через пять месяцев после нашей первой встречи мы договорились пообедать вместе в Нижнем Ист-Сайде. Она рассказала, как обстоят дела. По ее словам, ей сразу же предложили новую работу. Но какую-то странную: приглашение пришло от владельца яхтенной компании из Флориды. «Он сказал: “Я видел, что с вами случилось. Я целиком на вашей стороне”». Но Жюстин ничего не знала о яхтах. Так почему же он решил ее нанять? «Он что, сумасшедший, который считает, что белые не болеют СПИДом?» Она отклонила предложение. Потом уехала из Нью-Йорка. «В Нью-Йорке твоя карьера – это твоя личность. У меня ее отняли». Она уехала так далеко, насколько это было возможно. В город Аддис-Абеба, столицу Эфиопии. Там она стала волонтером неправительственной организации, работающей над снижением уровня материнской смертности.

«Я подумала, что раз уж оказалась в такой жуткой ситуации, нужно что-то из этого извлечь, по крайней мере, попытаться извлечь максимум пользы, помочь людям и чему-то научиться». Она улетела туда одна. «Я знала, где остановлюсь, но там нет адресов. У них не то чтобы были названия улиц. Английский там не родной язык».

– Тебе понравилось в Эфиопии? – спросил я ее.

– Там просто волшебно, – ответила она.

И вот здесь история Жюстин могла бы и завершиться. Если вы один из тех сотен тысяч людей, что разрывали ее на куски, возможно, вам захочется, чтобы финальный кадр был именно таким. Возможно, вы визуализируете ее где-то в импровизированном роддоме в Аддис-Абебе. Возможно, она наклоняется над рожающей женщиной и делает что-то из ряда вон выходящее, что спасает той жизнь. Возможно, потом она поднимает взгляд, утирает пот с бровей, а выражение ее лица меняется – теперь в нем упрямая, гордая мудрость или что-то вроде того. И все это благодаря вам. Жюстин бы никогда не улетела в Аддис-Абебу, если бы ее не затравила общественность и не уволили из «Ай-Эй-Си».

Но кого Жюстин пыталась обмануть? Аддис-Абеба – это классно в первый месяц, но она не человек Эфиопии. Она человек Нью-Йорка. Она была самоуверенной, дерзкой и по-своему обходительной. Так что она вернулась. Вернулась в город, где для нее еще ничего не наладилось. Она временно занималась пиаром, запуская сайт знакомств, но до сих пор не встала на ноги. Она все еще была уволена с любимой работы, и ее все еще высмеивал и демонизировал весь Интернет.

– Я до сих пор не в порядке, – сказала она. – И я перенесла жуткие мучения.

Она гоняла еду по тарелке. Думая о Жюстин, я представлял себе разграбленный в ходе протестов магазин. Может, она и оставила дверь приоткрытой, но ее всю разнесли в пух и прах.

Однако я приметил в ней одно положительное изменение. Когда мы встретились в первый раз, она выглядела пристыженной – на нее давил груз вины за то, что она «запятнала честь» семьи, нажав кнопку «Отправить» под глупым твитом. Думаю, она все еще чувствовала стыд, но, возможно, уже не настолько. Вместо этого, сказала она, она чувствовала себя униженной.