Джон Ронсон - Итак, вас публично опозорили [Как незнакомцы из социальных сетей превращаются в палачей] [litres]

Несколько лет назад я бы посчитал, что это сумасшествие – так расстраиваться из-за такой безобидной статьи. Но сейчас я все понимал. Думаю, глубоко внутри мы все принимаем очень близко к сердцу такие вещи, которые другим кажутся несущественными. Мы носим в себе огрызки нанесенных оскорблений, которые на самом деле ничего не значат. Мы сплошной комок слабых мест, и кто знает, что станет триггером к любому из них? Так что я сочувствовал Донне. Казался очень печальным тот факт – учитывая, скольким ей были обязаны Макс и Эндрю, – что, как только она увидела себя со стороны, она почувствовала стыд, словно тот смог каким-то образом прокрасться в нее, и сбежать от него нельзя.

Я уверен, что в мире есть психопаты – люди, на нейронном уровне не способные чувствовать стыд, словно их обернули многочисленными слоями ваты, – но я на своем пути не встретил ни одного. При этом с того момента, как я начал писать эту книгу, то и дело всплывало одно конкретное имя: оно принадлежало человеку, который справился с общественным осуждением настолько минимальными усилиями, что, казалось, в этом вообще нет ничего такого. И теперь, после нескольких вымученных писем – «Надеюсь, вы поймете мое беспокойство», – он согласился встретиться со мной за ланчем. Его звали Майк Дейзи.

– Звучит так, словно им нужны извинения, но это ложь.

Мы с Майком Дейзи сидели в бруклинском ресторане. Он оказался крупным мужчиной и часто вытирал проступающий пот с лица носовым платком, всегда лежащим в пределах досягаемости.

– Это ложь, потому что извинения им не нужны, – продолжил он. – Извинения – это единение, акт общности. Чтобы человек извинился, какой-то другой человек должен слушать. Он слушает, ты говоришь, происходит обмен. Именно поэтому существует этот пунктик насчет принятия извинений. Происходит энергетический обмен. Но извинения им не нужны. – Он посмотрел на меня. – Что им нужно, так это мое уничтожение. Что им нужно, так это чтобы я умер. Они, разумеется, никогда этого не скажут, это уж слишком пафосно. Но они не хотят больше слышать ни слова от меня, и при этом они имеют право использовать меня в качестве культурного референса, если это служит их цели. Так будет лучше для них . Им бы очень хотелось, чтобы я больше никогда не высказывался. – Он помолчал. – Мне раньше никогда не выпадал шанс стать объектом ненависти. Самое трудное – это не ненависть. Это быть объектом.

Проступок Майка Дейзи – удивительно похожий на произошедшее с Джоной – раскрылся за три месяца до того, как Майкл Мойнихэн лежал на диване и размышлял, когда это Боб Дилан назвал креативность «ощущением, что тебе просто есть, что сказать». Как и Джону Лерера, и Стивена Гласса, его поймали на лжи в повествовании о поездке в китайский город Шэньчжэнь. Там он познакомился с рабочими фабрики, на которой производилась продукция компании «Эппл». Вот только некоторых из этих встреч в реальности не было. Шейминг проходил еще более мучительно, чем в случае с Джоной, потому что каждое его мгновение – каждое длительное, полное паники молчание – осталось зафиксированным в эфире одной из самых популярных американских радиопередач «Эта американская жизнь». Майк Дейзи всегда был денди; он был крупной, громкой, яркой фигурой в театральном мире Нью-Йорка. И на протяжении большей части эфира он звучал так, словно думал, что прорвется. У него была надежда. Он оправдывался и подмечал мелкие детали. Но за час все пошло крахом, и в конце, когда он наконец принес извинения, он звучал вымотанно – изможденный, пустой. Это «Извините» было настолько полным агонии, что я подумал, как бы он не вышел из студии, не пришел домой и не совершил самоубийство. Но вместо этого, в течение нескольких минут, он опубликовал заявление с извинениями на своем сайте, а на следующий день вернулся в Твиттер. Он стал тем самым «одним в поле воином», кричащим на десять тысяч людей, кричащих на него самого. Он упрекал, и критиковал, и обвинял своих оппонентов в лицемерии. Поначалу это еще больше разгневало людей. Но он оставался непоколебим. Он неистово защищался.

В конце концов критикам стало ясно, что их ярость бессмысленна. Их ряды постепенно поредели, пока все это не прекратилось окончательно. И теперь, в то время как Джона Лерер скитался по пустынным локациям Лос-Анджелеса разбитый и опозоренный, Майк Дейзи публиковал фотографии себя и своей жены, принимающих солнечные ванны на кромке бассейна в Майами после завершения тура, на ура принятого критиками. Как так случилось, что в практически идентичных скандалах одного человека полностью уничтожили, а другого оставили практически нетронутым?

В ресторане Майк не ответил на эти вопросы сходу. Затем он сказал:

– В молодости, когда мне был двадцать один год, может, двадцать два, моя жизнь просто катастрофически пошла под откос.

До этого момента он сверлил взглядом стол, но теперь поднял глаза:

– Моя девушка вдруг начала меня избегать, – продолжил он. – Я ей говорил: «Давай встретимся». А она вечно откладывала. И в итоге раздался телефонный звонок. Оказалось, что она беременна. Восемь месяцев. И я вскоре должен был стать отцом. Через месяц.

Вся эта ситуация разворачивалась далеко на севере штата Мэн, сказал Майк. Он чувствовал себя так, словно угодил в капкан. В Мэне. Родился ребенок. И под грузом ответственности их отношения начали рушиться.

– Я сложил с себя всю ответственность как с отца. Я просто разваливался на куски.

Каждую ночь Майк ходил на озеро плавать. Иногда он заплывал так далеко, насколько мог.

– Я все плыл и плыл. Становилось все холоднее и холоднее. И я просто лежал на поверхности воды. И пытался, сейчас я это четко понимаю, я пытался утонуть.

– Вы хотели совершить самоубийство?

Майк кивнул.

– Сейчас я это четко понимаю. – Он сделал паузу. – С тех пор я никогда не чувствовал такой привязанности к этому месту, как другие люди. Все кажется одной длинной, неестественной загробной жизнью. – Майк улыбнулся. – Я рассказываю об этом, потому что вдруг вы посчитаете это чем-то полезным.

Мы продолжили есть. История просто повисла в воздухе. Думаю, Майк относился ко мне так же, как к своей аудитории: он скармливал мне историю по кусочкам, вынуждая самостоятельно складывать все фрагменты в единую картину.

Каждую ночь он приплывал обратно к берегу. Позднее он начал преподавать в школьном драмкружке. Годом позже выпустился, а потом уехал из Мэна. «Я уехал в Сиэтл в попытке начать новую жизнь», – сказал он. И ему это удалось. Он стал – ни много ни мало – автором театральных монологов. Его спектакли были весьма страстными и хорошо принимались публикой, но для того, чтобы стать сенсацией за пределами его личного мирка, им не хватало ориентации на широкие массы. Они были посвящены довольно узконаправленным темам – вроде того, как война сделала его деда более суровым человеком, и его безэмоциональность просочилась в следующее поколение, сделав отца Майка столь же суровым. И тому подобное. А потом, летом 2010 года, он исполнил свой шедевр – «Агония и экстаз Стива Джобса», моноспектакль о поездке в Китай.