Ольга Валяева - Предназначение быть мамой

Нашим детям ведь нужны не наши достижения, от которых у нас потом мешки под глазами, не обед из пяти разных блюд и не все новомодные гаджеты. Нашим детям нужны любящие мамы. И точка. Мамы, которые о себе заботятся, себя берегут, а значит, могут заботиться и о детях. Мамы, которые уже счастливы и могут этим счастьем поделиться с ребенком.

Я пишу это не к тому, чтобы увеличивать ваш стресс еще и чувством вины и осознанием собственной ничтожности. Но к тому, чтобы вы начали заботиться о себе, задумались об уровне стресса в своей жизни, о том, как работать с чувствами, осознавать свои желания и отделять их от чужих, отказаться от гонки за идеальностью. Учиться быть матерью. Хотя меня никто этому не учил и никто к этому не готовил. Пожалуй, это единственное, о чем я в своей жизни жалею. Такое образование мне бы не помешало. Хотя бы для того, чтобы не кричать на тех, кто так мне дорог. Уверена, я не одна такая.

Попробуйте в тот момент, когда вы на грани или очень близки к этому, вместо того чтобы открыть рот, сделать что-то другое. Например…

• Пойти и побить от души подушку.

• Или устроить вместе с ребенком такие «подушечные бои».

• Посидеть в одиночестве в ванной, фокусируясь на дыхании.

• Заплакать.

• Помолиться.

• Потопать ногами.

• Поругаться на ребенка в смешной форме и смешными словами.

Проявите творчество, и вы увидите, что возможно и свои чувства высказать, и чувства ребенка не ранить.

Эмоциональное выгорание — это больше, чем усталость. Это ситуация, когда ресурсы полностью обнулились, и это очень серьезно. Это часто затяжной период, похожий на депрессию. В то же время оно случается практически с каждой мамой, хоть и настигает всех по-разному, в разное время. Но я пока не встречала женщин, которых бы это не коснулось, но говорят, что такие бывают, — поэтому я не буду категорично утверждать, что все это проходят… Есть те, которые делают вид, что им это чуждо, есть те, которые пока в эйфории и не верят, что с ними тоже такое произойдет. Эта тема во многом запретная, обсуждать такое не принято, особенно откровенно. Потому что если ты в подобном признаешься — тебя сразу обвинят в том, что ты «плохая мать», а уж такими ярлыками у нас любят раскидываться направо и налево.

Мама ждала девять месяцев чудо, пока оно росло в ее животе. А может быть, ждала еще дольше, потому что чудо никак не хотело приходить. И вот оно рядом, на руках. Но что творится с ней самой? Она рыдает без причины, не хочет подходить к ребенку, его плач вызывает злость и депрессию. Бывает, она даже боится причинить ему какой-то вред в состоянии аффекта.

Одна девочка рассказывала, как первые полгода боролась с желанием выбросить малыша в окошко. Боялась говорить о таких мыслях собственному мужу, а потом пришла к своему женскому врачу. И первый вопрос, который она услышала: «Ну что, как дела? Уже накрыло тебя? В окошко уже хотела выбросить?» «Да», — робко призналась шокированная девочка. Она-то думала, что она ненормальная и плохая, раз ей такое в голову лезет. «Я тоже хотела первые несколько месяцев, муж до сих пор не знает», — улыбнулась врач. И, по признанию этой молодой мамы, ей сразу стало легче, она перестала винить себя за испытываемые чувства, за эти странные мысли. «Я не одна такая».

Не со всеми такое случается сразу после родов. С первым ребенком обычно это происходит в первый год его жизни, например, когда малышу уже два или три месяца. Со вторым, третьим и так далее — когда как. Иногда раньше, иногда позже. Иногда — неоднократно, накатывает периодами. Часто случается такой кризис в полтора, два года — если вы сидите с детьми дома и не работаете. И называется это эмоциональным выгоранием мамы. Можно сказать, что это синдром полного опустошения и обесточивания, потери самой себя и земли под ногами. Повторю, я не знаю женщин, которые не столкнулись бы с этим в той или иной форме — в том или ином возрасте.

Часто выгорание случается у родителей школьников, подростков — то есть ошибочно это связывать исключительно с маленькими детьми до пяти лет (хотя с ними это проявляется ярче и встречается чаще).

Об эмоциональном выгорании как таковом говорят много, но обычно в другом контексте: об офисных работниках, например, работниках творческих профессий и интеллектуальных сфер. Но мало кто говорит о том, что это же самое может случиться с обычной мамой в декрете, что это сделает ее жизнь — настоящим адом.

Иной раз я вижу женщин с искаженным злостью лицом и то, с какой ненавистью они катают и трясут коляску, в которой лежит и орет маленький человек. Я вижу мам, которые впадают в настоящую депрессию, перестают за собой следить, живут на автомате, с совершенно пустым взглядом. Я вижу и тех, кто с равнодушным и опустошенным видом (и это самое страшное во всем процессе) тащит за руку капризничающих детишек примерно полутора лет. Я знаю и тех, кто спешит от детей избавиться любым способом, отдавая их няням, бабушкам: не для того, чтобы выйти на работу, а лишь потому, что больше не могут их видеть. Каждая из нас пытается как-то с этим справиться по-своему.

Я помню признание одной мамы, которая родила двойню после ЭКО и трех лет мучительного лечения. Она говорила: «Я такая ужасная мать, я вообще не мать, я лишь инкубатор. Неспроста мы никак не могли забеременеть и родить! Не надо было ничего этого делать, и мне, и детям было бы лучше. Зачем я вообще их родила?» А ведь они с мужем три года мечтали об этом, дети получились выстраданными — но сил радоваться им уже не осталось.

Я помню и свое бессилие, когда старший сын первые полгода орал сутками, как я вторила ему и кричала: «Да что же тебе еще от меня надо-то?!» Я помню и ужасные мысли в своей голове: «Зачем я вообще в это ввязалась? Жила бы и радовалась! Зачем я сама создала себе эту огромную проблему? Где тут вообще счастье? Когда оно начнется? Говорят, скоро станет легче, но становится только сложнее».

Я помню и то, как меня накрывало, когда ему было два. Мне казалось, что уж теперь-то у меня должно появиться собственное время, свои дела. Но он поглощал все мои силы, выпивал из меня все соки, при этом не говорил, и мне было невозможно понять, что ему нужно: это ввергало меня в отчаяние. Мне не хотелось его видеть и слышать, иной раз я могла спрятаться от него в ванной и спокойно слушать его плач.

Я помню его жуткие истерики при сборах на улицу зимой примерно час и примерно столько же — после возвращения. Как я считала часы и минуты до ночи, когда он наконец уснет и я смогу от него отдохнуть. Как я умоляла мужа забрать его куда-нибудь, чтобы не видеть и не слышать его (а муж тогда работал практически с утра до поздней ночи). Как я рыдала от бессилия и чувства вины в подушку, извинялась перед ним, когда он спал.