Питер Годфри-Смит - Чужой разум

Все это скрупулезно зафиксировано Чини и Сейфартом в книге «Павианья метафизика». Учитывая сложность социальной жизни павианов, не приходится удивляться, что у них существует коммуникация. Но павианы умеют издавать лишь довольно простые звуки – три-четыре разновидности криков, в первую очередь угрожающий крик, дружелюбное хрюканье и повизгивание подчинения. Хотя сама коммуникация устроена просто, она, как показывают Чини и Сейфарт, становится основой для некоторых сложных видов поведения. У каждой особи индивидуальный голос, и павиан узнает по голосу, кто из сородичей кричал, – они знают, кто угрожает, а кто уступает. Благодаря серии умело поставленных экспериментов с магнитофоном Чини, Сейфарту и их коллегам удалось доказать, что павиан, слыша крики, способен делать из полученной информации весьма богатые выводы.

Допустим, павиан слышит крики из точки, недоступной для обзора: А угрожает, а Б подчиняется. Что это значит? Все зависит от того, кто есть кто. Если А находится выше в иерархии, чем Б, ничего нового или важного не происходит. Но если А ниже Б, то звуковая последовательность, в которой А угрожает, а Б сдается, необычна и значима. Она означает смену иерархии, нечто такое, что касается большинства членов стаи. В опытах с магнитофоном павианы вели себя по-иному, более внимательно, когда запись криков говорила о подобном значительном событии. По словам Чини и Сейфарта, павиан словно конструирует «историю» по последовательности звуков, которую он слышит. Это их инструмент социальной навигации.

Сравним павианов и головоногих. Порождающий аспект голосовой коммуникативной системы павианов устроен крайне просто. У них всего три-четыре звука. Особь ограничена в выборе, и за тем или иным криком гарантированно следует определенный тип взаимодействия. Однако интерпретативная составляющая у них сложна, поскольку издаваемые звуки позволяют сложить историю. У бабуинов порождение сигналов простое, а интерпретация сложная.

Головоногие – прямая противоположность. Порождающий компонент у них чрезвычайно, практически бесконечно сложен – миллионы пикселей на коже и огромное количество узоров, которые можно создать в каждый конкретный момент. Информационная мощность этого канала коммуникации невероятна. С его помощью можно сказать все что угодно – если есть код для передачи сообщений и есть адресат. Но общественная жизнь у головоногих далеко не так сложна, как у павианов, насколько о ней вообще что-то известно. (Ниже и в последней главе я расскажу о некоторых неожиданных фактах, но они не изменят этого соотношения – никто не думает, что у головоногого в принципе может быть социальная жизнь, по уровню развития сопоставимая с социальной жизнью павиана.) В данном случае имеется очень мощная система порождения сигналов, но большая часть того, что «сказано», проходит незамеченной. Возможно, это неточная формулировка: возможно, поскольку основная доля сообщений никем не интерпретируется, то на самом деле практически ничего и не сообщается . Но верно также и то, что все это бормотание, кожный «лепет» приоткрывает внешнему наблюдателю то, что происходит внутри.

Порождение сигналов у одного из видов головоногих – карибского рифового кальмара – было подробно описано еще в 1970–1980-е годы двумя исследователями из Панамы, Мартином Мойнихеном и Аркадио Роданиче [142]. Они вели полевые наблюдения за животными на протяжении многих лет, детально фиксируя их поведение. Узоры, создаваемые кальмарами, обнаружили значительную степень сложности, и авторы даже выдвинули гипотезу, что у кальмаров есть визуальный язык с собственной грамматикой – с существительными, прилагательными и так далее. Это было весьма смелое заявление. Свои соображения они опубликовали в обширной работе, напечатанной в очень респектабельном журнале, но это была нестандартная публикация, содержавшая личные размышления и постоянные попытки проникнуть во внутренний мир этих пугливых животных, которых они целыми днями терпеливо выслеживали, плавая в масках с трубками. Работа также была проиллюстрирована прекрасными рисунками Роданиче, который впоследствии ушел из науки и стал художником. [143]

Доводом в пользу наличия визуального языка им послужила сложность демонстративного поведения у кальмаров. В этих демонстрациях сочетаются краски и телодвижения – некоторые из них представляют собой уменьшенные аналоги демонстраций гигантской каракатицы, описанных выше. Мойнихен и Роданиче фиксировали последовательности узоров, которые они наблюдали, – «золотые брови», «темные щупальца», «стрелка вниз», «пятнистый желтый», «завиток вверх»… Однажды я гонялся за таким кальмаром на рифе в Белизе, и меня тоже, как и авторов этой работы, ошеломила сложность того, что он вытворял. Однако в собственных рассуждениях Мойнихена и Роданиче есть нестыковка, которую они осознавали сами, но, по-видимому, не вполне с нею справились. Коммуникация подразумевает отправителя и получателя, говорящего и слушателя, порождение и интерпретацию – две взаимодополняющие роли. Мойнихен и Роданиче сумели задокументировать множество примеров очень сложного порождения знаков, но они гораздо меньше говорят о воздействии этих знаков – о том, как узоры интерпретируются. Им удалось определить ряд достаточно ясных комбинаций знака и ответа на него в брачных играх, однако многие из наблюдавшихся ими демонстраций не были связаны с брачным поведением.

В сумме они насчитали около тридцати ритуализированных видов демонстраций и множество закономерностей в последовательностях и комбинациях производимых актов демонстративного поведения. Они утверждали, что эти закономерности должны иметь какое-то значение, но в большинстве случаев не могли определить какое:

При текущем состоянии нашего знания мы сами не можем всегда и в каждом случае определить, какое именно послание или смысл несет каждая наблюдаемая последовательность определенных узоров. И тем не менее чувство подсказывает нам, что следует исходить из того, что между любыми двумя последовательностями или комбинациями, которые различаются между собой, существует реальное функциональное различие.

По их собственным сведениям, особой сложности в поведенческих взаимодействиях между кальмарами не наблюдалось. Зачем в таком случае настолько сложные демонстрации?

Это настоящая загадка. Даже если Мойнихен и Роданиче завысили количество сигналов и их аналогия с языком слишком натянута, остается вопрос, почему кальмары словно бы так много о чем-то говорят. Возможно, последовательности красок, поз и демонстраций играют какие-то неуловимые социальные роли. Позднейшие исследователи воспринимали эту часть работы Мойнихена и Роданиче с некоторым скепсисом. Но может быть, нам еще известно не всё.