Питер Годфри-Смит - Чужой разум

Я уже замерз, а темнота под водой продолжала сгущаться. Я пробыл рядом с ним чуть ли не сорок минут. Теперь он успокоился, симфония или сновидение завершились, и я поплыл к берегу. 6. Разум наш и чужой От Юма до Выготского

Одно из самых знаменитых рассуждений в истории философии принадлежит Дэвиду Юму, который в 1739 году обратил взгляд внутрь своего сознания в попытке найти свое я . Он стремился отыскать некое постоянное представительство, устойчивую и неизменную сущность, которая сохраняется в беспорядочном потоке опыта. По его утверждению, это ему не удалось. Все, что он смог обнаружить, – лишь череда мелькающих образов, сиюминутных страстей и тому подобное:

Что касается меня, то, когда я самым интимным образом вникаю в нечто, именуемое мной своим «я», я всегда наталкиваюсь на то или иное единичное восприятие тепла или холода, света или тени, любви или ненависти, страдания или наслаждения. Я никак не могу уловить свое «я» как нечто существующее помимо восприятий и никак не могу подметить ничего, кроме какого-либо восприятия [146].

Эти восприятия или ощущения, заключает он, и составляют его «я» – больше ничего нет. Личность – не более чем «связка или пучок» образов и ощущений, «следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении, в постоянном движении».

Взгляд Юма дает нам неплохую отправную точку для рассуждений, которые последуют в этой главе, поскольку его опыт проделать может каждый. Однако, проделав его, мы определенно сталкиваемся с двумя вещами, которые не упомянуты в его самоуверенном каталоге. Во-первых, Юм описывает ощущения как «следующие друг за другом». Но точнее было бы сказать, что в каждый конкретный момент мы обнаруживаем в себе комплекс ощущений. Наш опыт обычно предстает в виде целостной «сцены» – сочетания зрительной информации, звуков, чувства положения тела в пространстве и т. д. Не одно впечатление следует за другим, а несколько взаимосвязанных впечатлений присутствуют в каждый момент одновременно. При динамике во времени один такой комплекс перетекает в другой.

Второй пункт, упущенный Юмом, больше бросается в глаза. При подобной интроспекции многие люди обнаруживают поток внутренней речи , монолог, который сопровождает значительную долю нашей сознательной жизни. Предложения и словосочетания, восклицания, случайные комментарии, выступления, которые мы бы хотели сделать или должны были сделать. Может быть, Юм не обнаружил всего этого у себя? У одних людей внутренний монолог бывает развит сильнее, чем у других. Возможно, Юм принадлежал к числу тех, у кого внутренняя речь выражена слабо? [147]Может быть и так, однако я думаю, гораздо вероятнее, что Юм имел дело с внутренней речью, но счел ее одним из элементов потока ощущений, а не отдельным явлением. В нашем внутреннем мире присутствуют цвета, формы и эмоции, и наряду с ними – отзвуки речи.

Юмовский недостаток интереса к внутренней речи мог быть обусловлен и его общей философской установкой, характером теории, которую он намеревался отстаивать. Юма вдохновляли теоретические взгляды Исаака Ньютона в области физики, выдвинутые за полвека до того. С точки зрения Ньютона, мир состоит из крошечных частиц, подчиняющихся законам движения и принципу взаимного притяжения (гравитации). Юм стремился аналогичным образом объяснить внутреннее содержимое сознания и полагал, что открыл «силу притяжения» между чувственными впечатлениями и идеями, в дополнение к ньютоновскому притяжению между физическими объектами. Юму требовалась наука о мышлении в форме квазифизики, наука, в которой идеи ведут себя как атомы мышления. Специфика внутренней речи не особенно актуальна в рамках этой задачи, и содержание личного психического реестра Юма вполне соответствовало его философским целям. Почти двести лет спустя после Юма американский философ Джон Дьюи, чье мировоззрение было совершенно иным, заметил:

Вообще похоже, что поток «идей», который Юм наблюдал в непрерывном движении всякий раз, когда обращал взгляд внутрь собственного сознания, был потоком слов, проговариваемых про себя [148].

Примерно в то же время, когда Дьюи написал эти слова, в первые бурные годы Советского Союза, молодой психолог из этой страны разрабатывал новую теорию мышления и возрастного развития детей. Лев Выготский родился и вырос на территории современной Беларуси, его отец был банковским управляющим [149]. Революция 1917 года застала его едва вышедшим из студенчества. Некоторое время он работал при большевиках в местных органах управления, поддерживал марксистские идеи и развивал свои психологические теории в русле марксизма. Выготский считал, что в ходе развития ребенка переход от простых рефлексов к сложному мышлению совершается благодаря освоению внутренней речи. [150] [151]

Обычная речь, когда что-то говорят и слушают, играет в нашей жизни организационную роль: она помогает нам связывать понятия, привлекать внимание к предметам, упорядочивать действия. Выготский полагал, что по мере освоения разговорного языка дети осваивают также и внутреннюю речь; язык ребенка «разветвляется» на внутреннюю и внешнюю формы. Внутренняя речь для Выготского не просто молчаливая разновидность обычной речи, ей присущи особые закономерности и ритмы. Этот внутренний инструмент создает возможность организованной мысли.

Физически и интеллектуально укорененный в Советской России, Выготский не был известен на Западе. Около 1930 года он пережил личный и интеллектуальный кризис и начал пересматривать свои теории. Кроме того, он столкнулся с опасными обвинениями в «буржуазности» своих работ. Выготский умер в 1934 году, в возрасте всего тридцати семи лет.

В 1962 году вышел английский перевод его книги «Мышление и речь». В психологии фигура Выготского все еще считается несколько маргинальной. Ряд крупных современных исследователей, например Майкл Томаселло, признают его авторитет (насколько я помню, впервые имя Выготского мне встретилось в списке благодарностей в знаменитой книге Томаселло), но многие не признают [152]. Независимо от того, ссылаются на него или нет, картина, нарисованная им, приобретает все большее значение по мере того, как мы пытаемся понять соотношение между человеческим умом и умами других животных.

Слово, ставшее плотью

Какова психологическая роль языка, нашей способности говорить и слушать? И в первую очередь, какую роль играет это бормотание, этот хаос внутренней речи? Эти вопросы вызывают горячие баталии. Для одних внутренняя речь – пустопорожний комментарий, пена на поверхности сознания, не имеющая особого смысла. Для других, например для Выготского, это жизненно важный инструмент. Краткое, но знаменитое высказывание Чарльза Дарвина в «Происхождении человека» (1871) гласит, что речь, внутренняя или внешняя, необходима для сложного мышления.