Питер Годфри-Смит - Чужой разум

Отчасти дело может объясняться тем, как внутренняя речь воспринимается . Механизм, с помощью которого фразы внутренней речи предъявляются мозгу, очень похож на восприятие обычной речи. Более того, сходство настолько велико, что человеку нетрудно принять звуки, существующие только в его слуховом воображении, за реальные. В ходе одного эксперимента, проведенного в 2001 году, людям давали слушать через наушники случайные шумы и говорили им, что среди этих шумов кое-где тихонько прозвучит песня «Снежное Рождество» [164] [165]. Им нужно было нажать кнопку, когда они услышат песню. Треть испытуемых нажали кнопку хотя бы один раз, но в действительности песня вообще не звучала. Общепринятое мнение по поводу этого эксперимента – что подопытные воображали мелодию, которую ожидали услышать, и порой принимали продукт собственного слухового воображения за реальное звучание песни. Звуки, которые мы воображаем, в том числе звуки слов, транслируются в нашем сознании примерно тем же образом, как и большинство обычных чувственных переживаний. Как только фраза внутренней речи составлена, она подвергается тому же способу обработки информации, что и слышимая речь. Новое сочетание идей или побуждение к действию выносятся таким образом на рассмотрение; результат может быть тем же, что и в случае с обычной устной фразой. Эти явления, включая опыт со «Снежным Рождеством», по мнению некоторых исследователей, могут пролить свет на типичный симптом шизофрении – когда человек «слышит голоса», вмешивающиеся в его деятельность и нарушающие чувство собственного «я».

Внутренняя речь, очевидно, входит в родственную группу инструментов, позволяющих нам осуществлять сложные мыслительные операции. Другой такой инструмент – пространственное воображение, внутренние образы и формы. В основополагающей работе 1970-х годов британские психологи Алан Бэддели и Грэм Хитч предложили модель рабочей памяти , нашего места краткосрочного хранения тех элементов информации, которые запоминаются или используются, обычно – сознательно, в данный отрезок времени [166]. По мнению Бэддели – Хитча, рабочая память состоит из трех компонентов: это фонологическая петля , способная проигрывать воображаемые звуки (например, внутреннюю речь), визуально-пространственный планшет [167], используемый для работы с изображениями и формами, и центральный управляющий элемент, координирующий деятельность двух предыдущих подсистем. Внутренние наброски и очертания в некоторых отношениях совсем не похожи на внутреннюю речь, но тоже служат инструментами сложного мышления и тоже могут быть по происхождению связаны с механизмами эфферентных копий – в данном случае с механизмами управления жестикуляцией и движениями рук.

В этой области наших знаний пока еще недостаточно, и кое-какие из основных элементов картины, которую я очертил, основываются на догадках. Происхождение внутренней речи и родственных ей явлений от механизмов эфферентных копий пока еще не доказано, это лишь гипотеза. Возможно, у внутренней речи и визуального воображения происхождение разное. Возможно, их порождает исключительно само воображение, и сходство с продуктами древних механизмов, позволяющих осуществлять сложные действия, тут чисто случайное.

Осознанное переживание

Внутренняя речь, а также образы и формы, с которыми она переплетаются, оказывают колоссальное воздействие на субъективный опыт. У любого, самого обычного человека имеется в распоряжении сцена для проигрывания бесчисленных невидимых действий. Отголоски и комментарии, болтовня и уговоры присутствуют в нашей внутренней жизни более чем заметно. Можно сидеть неподвижно, глядя на неизменный ландшафт, в то время как душа может кипеть всем этим, переполняясь и бурля. Внутренняя речь часто бывает настолько ощутимой субъективно, что она оказывается невыносимой; порой люди медитируют, чтобы избавиться от нескончаемых разглагольствований.

Что эти особенности человеческого мышления говорят нам о происхождении субъективного опыта? В главе 4 я набросал объяснительную схему из двух частей. Во-первых, существуют базовые формы субъективности, проистекающие из свойств, общих для многих животных. В качестве примера я приводил боль. Вторая часть объяснения связана с эволюцией более сложных форм субъективности – осознанного переживания, в непосредственном значении слова.

Мне представляется, что внутренняя речь и родственные ей инструменты мышления, о которых говорилось выше, могут заполнить пробелы в этой картине. В главе 4 я изложил теорию «рабочего пространства», выдвинутую нейрофизиологом Бернардом Баарсом. Баарс попытался объяснить сознание через понятие внутреннего «глобального рабочего пространства», в котором объединяются большие массивы информации. Согласно Баарсу, основная часть процессов в нашем мозгу протекает бессознательно, но небольшая доля их становится осознанной, попадая в «рабочее пространство».

В конце 1980-х годов, когда эта теория была впервые сформулирована, казалось, что она слишком напоминает старинные попытки объяснить сознание, отыскав в мозгу конкретную область , в которой мышление каким-то образом приобретает субъективный характер. Баарс подталкивает к такой пространственной метафоре: рабочее пространство подобно авансцене. Вследствие этого, по моим наблюдениям, у сторонников теории рабочего пространства возникают затруднения: «В чем специфика рабочего пространства? Там сидит какой-то человечек?» Идея «рабочего пространства» и в самом деле поначалу выглядела неуклюжей, но открыла новые горизонты, и опиравшиеся на нее научные исследования вскоре принесли плоды.

Отправной точкой Баарсу послужила мысль, что субъективный опыт человека обладает цельностью . Информация, поступающая через несколько разных чувств, а также из памяти, объединяется и дает нам чувство единого «антуража», в котором мы живем и действуем. Более современный вариант теории рабочего пространства обосновали в 2001 году французские нейрофизиологи Станислас Деан и Лионель Наккаш [168]. Они утверждают, что сознательное мышление у человека специфическим образом связано с новыми ситуациями и действиями, нарушающими автоматизм нашего поведения. Мы принимается решать задачу сознательно, когда наши привычки не срабатывают или неприменимы и требуется сделать что-то новое. Зачастую для того, чтобы определить, какое новое действие необходимо, требуется объединить информацию нескольких разных типов и сделать из нее выводы. Для Деана и Наккаша функция сознательного мышления заключается в том, что оно позволяет нам совершать новые, целенаправленные действия, требующие принимать во внимание широкий контекст.