Питер Годфри-Смит - Чужой разум

Гамильтон умер в 2000 году, заразившись малярией во время экспедиции в Африку, где он собирался изучать происхождение ВИЧ. Лет за десять до смерти он описал, какого погребения он хотел бы для себя. Он хотел бы, чтобы его тело отнесли в джунгли Бразилии и оставили на съедение гигантским крылатым жукам рода Coprophanaeus , чтобы оно послужило пищей их потомству, которое выйдет из него на свет и взлетит:

Не надо мне червей, не надо пошлых мух, я зажужжу в сумерках, словно огромный шмель. Я обращусь в сонмище, гудящее, как рой мотоциклов, и меня понесут, понесут мое тело внутри летучих тел прочь в бразильские леса под звездным небом, я воспарю под этими прекрасными несросшимися надкрыльями, которые раскроются у нас всех за плечами. И в конце концов я тоже воссияю, подобно фиолетовой жужелице под камнем [177].

Жизни долгие и краткие

Эволюционная теория старения объясняет основные факты возрастного упадка [178]. Она объясняет, почему поломки начинают появляться в организме старых особей словно по расписанию. Эта общая схема может быть дополнена частностями. В предыдущем мысленном эксперименте я допускал, что размножение происходит на протяжении всей жизни организма. У многих животных, включая головоногих, дело обстоит совсем не так.

В биологии принято различать моноциклические и полициклические организмы. Моноциклические размножаются только раз в жизни или в течение одного короткого сезона. Это также называют размножением «по методу большого взрыва». Полициклические – такие как мы – размножаются неоднократно на протяжении более длительного времени. Самки осьминогов, как правило, являют собой крайний пример моноцикличности – они умирают после единственной беременности [179]. Самка осьминога может спариться с несколькими самцами, но когда приходит время откладывать яйца, она поселяется в норе и больше оттуда не выходит. Там она отложит яйца, будет вентилировать кладку и ухаживать за ней, пока зародыши развиваются. В одной кладке могут быть тысячи яиц. Насиживание может занять месяц или несколько месяцев, в зависимости от вида и условий (в холодной воде оно протекает медленнее). Вылупившись, личинки пускаются в свободное плавание. Вскоре затем самка умирает.

Я говорю об общем правиле. Среди осьминогов есть по крайней мере одно исключение – редкий вид, открытый в Панаме Мартином Мойнихеном и Аркадио Роданиче, теми же исследователями, которые описывали коммуникацию кальмаров (помните, о них шла речь в главе 5?) [180]. Самки этого вида способны размножаться дольше. Почему они составляют исключение, неизвестно.

У каракатиц немного иначе, но они тоже вписываются в тип «большого взрыва». У них только один сезон активного размножения, но особи обоего пола могут спариваться множество раз, а самки могут дать много кладок яиц за этот сезон. Самки не ухаживают за кладкой и не охраняют ее, как это бывает у осьминогов, а просто приклеивают ее к подходящей скале и оставляют, уплывая, чтобы снова спариться и снова отложить яйца. Потом, как я уже говорил в начале главы, они быстро рассыпаются в прах.

Для чего организму отдавать все свои ресурсы единственному помету или единственному сезону размножения? Тут опять же многое зависит от риска стать жертвой хищников или других внешних причин – особенно от того, насколько вероятность гибели меняется в течение жизненного срока. Предположим, у животного эта вероятность высока в детстве, но как только оно достигнет половой зрелости, оно имеет достаточно шансов прожить долго и не быть съеденным. Тогда взрослым особям есть резон размножаться неоднократно. Так обстоит дело у рыб и большинства млекопитающих. Но если, наоборот, опасна жизнь на взрослой стадии, то имеет смысл «пойти ва-банк» сразу, как только достигнута способность размножаться.

Сезоны тоже играют важную роль. Определенный сезон может быть оптимальным для откладывания яиц или вылупления. Это определяет график в пределах года: возможно, спариваться лучше всего весной или зимой. Тогда возникает вопрос: сколько лет подряд нужно размножаться? Поначалу кажется очевидным, что его стоит оставить открытым – что уж пару лет-то вы еще проживете. Вы могли бы их прожить. Зачем немедленно гибнуть? Но здесь снова вступает в действие рассуждение Уильямса, а также необходимость рассматривать подобные вопросы эволюции с учетом множества особей и многих поколений. Теоретически вам бы хотелось жить и размножаться вечно – по крайней мере с эволюционной точки зрения. Но кто оставит больше потомства – организм, который растрачивает все ресурсы за единственный сезон размножения, или конкурирующий вид, который меньше тратит в настоящем, надеясь снова дать потомство в будущем? Если вы экономите ресурсы сейчас с целью сберечь их «на потом», это вредно для тех животных, у которых мало шансов дожить до следующего сезона размножения. В подобном случае лучше вложить всё в единственный брачный сезон, использовать все преимущества, которыми вы располагаете сейчас, даже ценой выхода из строя после того, как сезон закончен.

Эволюция может наделять виды как долгой жизнью, так и мимолетной. Среди животных 200-летний морской окунь и каракатица – крайние случаи, человек находится где-то посредине. И человек, и окунь созревают достаточно медленно и размножаются на протяжении многих лет, но окунь живет дольше. Это колючая, ядовитая тварь, которую никто не ест. Каракатица, напротив, быстро вырастает и достигает половой зрелости, спаривается в течение одного сезона, а затем распадается в прах.

Продолжительность жизни различных животных обусловлена их риском гибели от внешних причин, скоростью, с которой они достигают половозрелого возраста, и другими особенностями их образа жизни и среды обитания. Вот почему мы можем дожить до ста лет, невзрачная рыба – до двухсот, сосна может прожить от Иоанна Крестителя до наших дней, а гигантская каракатица – со всем ее буйством красок и дружелюбным любопытством – рождается и умирает за пару лет.

Все это, по-моему, проливает свет на вопрос, как у головоногих появилось столь необычное сочетание признаков. У древних головоногих были внешние защитные раковины, которые они таскали на себе, странствуя в океанах. Затем раковины были утрачены [181]. Это повлекло за собой ряд тесно взаимосвязанных последствий. Во-первых, тела головоногих обрели свои диковинные неограниченные возможности. Предельный случай – осьминог, в организме которого почти нет твердых частей и тело которого вместо костей пронизывают нейроны. В главе 2 я предполагал, что эта безграничность, это море возможностей в поведении сыграло решающую роль в эволюции их сложной нервной системы. Не следует понимать это так, что сама по себе утеря раковины создала давление отбора, которое привело к появлению подобной нервной системы. Скорее возникла положительная обратная связь. Возможности, заложенные в анатомии тела, создают возможность появления более тонкой настройки управления поведением. А как только нервная система укрупняется, ее можно использовать для дальнейшего расширения возможностей тела – объединить сенсоры на щупальцах, создав механизм смены окраски и кожного зрения.