Олег Цендровский - Между Ницше и Буддой [счастье, творчество и смысл жизни]

Поступок никогда не оторван от порождающих его причин, и именно их понимание дает нам наиболее корректное ви́дение и надежное руководство. Интуитивно мы часто сознаем это и потому оперируем двойными стандартами при оценке содержательно идентичных действий. По этой же причине мы не осуждаем ни кровожадности хищных зверей, ни безобидности их жертв, ибо как первые, так и вторые сохраняют верность свой природе. Жестокость же людскую, как и порожденную слабостью людскую кротость, мы по всей справедливости считаем предосудительными, ибо коренятся они в предательстве. Мы не считаем аморальным и безумца, ибо он верен самому себе, поглотившему его безумию и не может отступиться от него. Мораль и аморальность есть там, где есть свобода выбора (по крайней мере феноменологически) между регрессивным и конструктивным, где есть выбор между верностью и вероломством.

Описанный постулат равным образом справедлив и применительно к поведению в отношении наших ближних. Мы уже имели возможность убедиться, что предательство самого себя пагубно для личности и есть по существу единственный грех, который она может допустить в отношении себя. Одновременно с этим предательство других есть наиболее разрушительная для общества сила из всех существующих. Связано это с тем, что каждая ячейка последнего цементирована доверием, а именно гласным или негласным заверением в обещанной предсказуемости поведения наших ближних. Это позволяет людям сотрудничать, и это дает нам возможность не опасаться каждую секунду, что кто-то вонзит нам нож в спину.

Доверие, а не нефть, газ или деньги есть единственный подлинный экономический ресурс, без которого остальные не имеют никакой ценности, на котором зиждутся и коим фундаментально определяются. Так, деньги по своей природе есть не что иное как государственное обещание. Обещание, что бумажка, которую вы держите в руках, или цифры, которые видите на экране своего смартфона, обладают меновой стоимостью и могут быть в любое время обменены на эквивалентный объем продукта. Когда государство не способно выполнять свое обещание по обеспечению меновой стоимости денег, наступает гиперинфляция и экономика трещит по швам.

Дом, в котором вы живете, так же стоит на целой системе обещаний: к примеру, что, если у вас его захотят незаконно забрать, вам на помощь приедут люди с дубинками и пистолетами. Когда эти обещания не выполняются, институт частной собственности разваливается и общество погружается в тотальный хаос насилия. Доверие составляет цементирующую основу экономики, политики, культуры, семьи, любой подсистемы общества, и по степени его присутствия можно диагностировать их текущее состояние.

Совсем неудивительно тогда, что мы относимся к предательству с таким отвращением, как к посягательству на что-то священное – ведь так оно и есть. Прав был и гений поэта Данте, поместивший предателей в девятый круг ада. Предательство есть подрывной акт, наносящий удар в самое сердце как личности, так и социума – дистиллированная сущность аморальности и преступности как таковых.

Понимание этого обстоятельства имеет важную практическую ценность для каждого из нас, ибо структурирует и существенно упрощает тяготы морального выбора. Оно дает настолько ясное ви́дение верха и низа, насколько абстрактный принцип на то вообще способен. Нельзя предавать лучшее в себе, те силы, что движут нас вперед, зовут к преодолению собственных ограничений. Это гарантированный путь к личному распаду, порче, обеднению перспективы, пустоте, бессмысленности и страданию. Не стоит предавать и других – помимо того, что это дурной вкус, как раз подобные поступки подтачивают общество и делают этот мир намного менее приятным местом, чем он мог бы быть.

В 1973 г. в Стокгольме Ян-Эрик Ульсон совершил попытку ограбления банка и вместе со своим другом Кларком Улофсонном взял в заложники четырех человек. После пятидневной осады, полиция провела спецоперацию и успешно обезвредила преступников. Если бы не одно обстоятельство, это заурядное для криминальной летописи происшествие быстро бы изгладилось из коллективной памяти. Всех, от журналистов и широкой общественности до ученых, поразило необычное поведение спасенных заложников. Они не только отказались давать показания против непутевых грабителей, но и начали собирать деньги на их судебную защиту. Ульсон стал получать множество писем от узнавших о нем из СМИ восторженных дам, а впоследствии даже женился на одной из них. Улофсонн, в свою очередь, неоднократно встречался с одной из заложниц, и они стали дружить семьями.

Криминалист Нильс Бейерут обозначил это явление как Стокгольмский синдром, имея в виду ситуацию, когда жертва (в первую очередь заложник) начинает испытывать симпатию к агрессору (в первую очередь захватчику) и в той или иной форме принимает его сторону. Подобные случаи идентификации с агрессором не являются большой редкостью, и были описаны в психоанализе первой половины XX в. от Фрейда до Фромма. Стокгольмский синдром можно объяснить как защитную психологическую реакцию, вызванную крушением внутренних барьеров человека под напором сильного стресса. Не имея больше эмоциональных сил справляться с ситуацией жертва-палач, жертва-агрессор, человек переосмысляет ее так, чтобы воспринимать себя не объектом насилия, а союзником или инструментом. Снятие конфронтации снимает и напряжение и порой даже дарит чувство эйфории через отождествление с источником силы: раз ты на его стороне, тебе ничего не грозит, более того, ты можешь причаститься радости от ее применения.

Эрих Фромм в своей знаковой книге «Бегство от свободы» описал более общий феномен, который назвал садомазохистской зависимостью, понимая под ней ситуацию, в которой один человек в разных сферах жизни отдает себя во власть другому (мазохизм), а тот, в свою очередь, восторженно принимает эту жертву и наслаждается своей властью над ним (садизм). Это явление четко просматривается в области политических и идеологических отношений: подчинение человека вождю, церкви, организации, идее есть мазохистское предание собственной воли в дрожащие от восторга садистские руки лидеров. Садизм и мазохизм как явления психологические очень часто сливаются воедино в любой иерархической и бюрократической системе: человек с готовностью, а зачастую и рвением, подчиняется тому, что стоит над ним – и в то же время с упоением повелевает и помыкает всем, что находится ниже его.

И садизм, и мазохизм являются формами несвободы и болезненной зависимости. Садист столь же не способен наслаждаться жизнью и существовать без жертвы, как и мазохист не может существовать без того, кому или чему он подчинен. Представляется, что садомазохистская зависимость (она же под несколько другим углом – Стокгольмский синдром) есть явления еще более общего характера, чем это описано у Фромма или в современной психологии. Они характеризуют не только отношения людей друг с другом, а отношения людей с жизнью.