Денис Байгужин - Сука. Роль, которую продиктовала жизнь

– Отлично! – вмешалась Алена. – А на какую тему?

– Так ли это важно? – улыбнулся Макс. – Если я скажу: «Влияние материалистического мировоззрения на музыкальное искусство XIX века», разве вам это о чем-то скажет?

– М-м-м, какая интересная тема! – иронично прокомментировала еще одна девушка.

С осознанием того, что шутка не удалась, она замолчала – ей нечего было больше сказать. Нить разговора ускользала от нее, девушка не успевала за ней из-за большого количества выпитого спиртного. У Максима Александровича же, в отличие от нее, была цель. Он выглядел надменно, будто бы ему неприятно было идти рядом. Я даже хотела сделать ему комплимент, что он выглядит весьма уверенным и целеустремленным человеком, но сдержала себя. Очевидно было, что моя новая компания набивалась к нему в друзья. И тут смех резко затих, все будто бы загрустили и погрузились в свои мысли. Неизвестно, сколько продлилось бы это молчание, если бы Максим Александрович не сказал: «Решающий момент, Сань. Если свершится одно важное для меня событие, то я перееду в другую страну».

Слова Максима Александровича были обращены скорее к нему самому, нежели к конкретному слушателю или даже группе людей. Обращаясь к Саше, он не был ни раздражен, ни опечален, ни придирчив. Он, как и всегда, был несравненно объективен.

– Вы собираетесь уехать?! – неожиданно для себя воскликнула я. – Так вот почему вы ушли из школы! Пожалуйста, не надо уезжать. Вы же мне еще не все рассказали, наше обучение в музыкальном клубе еще не закончилось. Посмотрите, как прекрасна эта страна, эта природа и эти люди вокруг! Вы же обещали… – выпалила я.

Я оглянулась и восторженно развела по сторонам руками, пытаясь скрыть свою печаль за неестественной улыбкой. Ветер трепал мою темную одежду. Я подумала, что будь у меня те длинные русые волосы, от которых я избавилась час назад, ветер бы красиво раскидал их по плечам. Мне не верилось, что еще вчера они были русыми и длинными, а сегодня их почти нет и на голове «пушок», «ежик». (Я изрядно потрудилась с того момента, как в моей жизни случилось то перерождение. Я отрастила волосы до каре и красила их в черный цвет, уверяя себя, что должна быть другой.)

Бывший учитель посмотрел на меня как на сумасшедшую, дескать, о какой красоте может идти речь в полузаброшенном сквере, да еще и в маленьком поселке.

– Знаете, – взахлеб продолжила я, – весь этот мир восхитителен, и неважно, какую страну вы выберете. Вам под стать все самые развитые города планеты, и я уверена, что вы откроете лучшую музыкальную школу мира! Я хотела бы задать вам еще очень много вопросов, только жаль, что не успела. Жаль, что мы не завершили наше обучение. Я на вас совсем не злюсь! Мир слишком прекрасен для таких, как я. Правы вы были тогда, когда говорили об этом.

– Когда это я о таком говорил? Не понимаю, о чем ты, – удивился Максим Александрович. – Впрочем, ты всегда была странной.

Мне было непонятно, что за человек сейчас находится рядом со мной. Судя по тому, что он говорил, это точно был мой учитель. Но говорил он со мной по-другому, не так, как это было в школе, несколько отчужденно. Было вообще ощущение того, что все, что я вижу, слышу и воспринимаю сейчас, – не настоящее. Может, мне снова что-то снилось или я смотрела фильмы или очередные сериалы, которые заглатывала пачками последние несколько лет, когда моя жизнь потеряла смысл. Тогда я еще не знала, что жизнь пуста и бессмысленна.

В Интернете мелькала статья о тенденции поиска глубинного смысла: что все существующее мы наделяем значением, связываем одно с другим. Так было и у меня – я все время цеплялась за что-то и рационализировала, обозначала, давала определения, акцентировала внимание, выделяла на фоне всего остального. Сначала это был Максим Александрович, потом мама во всех ее воплощениях, потом люди, жаждущие возмездия от меня. Когда-то паруса корабля моей души полыхали ярким пламенем, но я, не сдаваясь, шла своим путем по бескрайнему океану жизни. А потом паруса моего корабля сгорели дотла, и я потеряла ориентир. Я больше не ведала ни цели, ни направления, ни конечного итога моего пути, а просто наслаждалась обстановкой и смеялась, и это было единственным спасением.

Ошибочная рационализация? Да пошла она к чертям. В мире, где все названо нами или за нас, проще жить. Захожу в комнату и беру предмет, который называется, скажем, «чайник», «сковородка» или «утюг». Интересно, кто первый предложил называть утюг именно так? Почему именно такая комбинация звуков и букв, а не какая-либо другая? Например, в английском «an iron», в немецком «das Eisen», а в испанском «el hierro». И все это описание этакой тяжелой металлической штуки, которая подключается к электросети и помогает делать из мятой одежды гладкую и аккуратную. Почему это вообще должно быть как-то названо? Зачем вообще говорить, когда все понятно без слов? Зачем размышлять, придумывать ассоциации и умозаключения, приводить явления под концепцию, одним словом, работать со смыслом, когда смысл – фикция? Жизнь пуста и бессмысленна.

– Вы помните обо мне? – этот вопрос вырвался сам, пока я размышляла о лингвистике.

– Я тебя и не забывал, – ответил ошеломленный от нехарактерных для меня вопросов Максим Александрович. Он привык видеть меня другой. – Гляжу, ты подстриглась. Необычно.

– Спасибо. Но я сейчас не об этом… Вы иногда меня вспоминаете? – робко спросила я.

На это мне был дан отрицательный ответ. Я разочарованно вздохнула.

– Жаль. Я вспоминаю вас каждый день. А вы хотели бы продолжить со мной общение? – с тревогой сказала я. – Может, я могу что-то предпринять для того, чтобы вы захотели этого?

Меня словно пробило на разговор, хотя обычно я не очень-то болтливая.

– Нет, – сказал учитель.

– Почему?

– Я слишком занят.

– Почему?! – настойчиво повторила я.

Максим Александрович молчал, не глядя в мою сторону. Тут же моя уверенность перешла в грусть, страх и чувство стыда, захотелось сжаться до атома, стать невидимкой. На последний мой вопрос он не ответил, быстро пошел дальше, намеренно избегая моего общества.

Его серая фигура в пиджаке и распахнутом пальто плавно двигалась вперед по серой улице. От этого зрелища в моем горле застрял ком, стало тяжело дышать. Ощущение было такое, будто забрали частичку меня, словно мне ампутировали руку или ногу. Такое ощущение бывает, когда ускользает единственная радость в жизни. Реакция такая же, как если у игромана забрать ноутбук, лишить алкоголика запаса бутылок с напитками или запретить художнику творить. Я имею в виду именно тех художников, кто трудится по призванию, не столь важно, живопись это или нет. Вообще труд по призванию – лучшая альтернатива любых искусственных стимуляторов, допинга. А самые одержимые – это знаменитые, потому что на них действуют сразу два наркотика: слава и любимое дело.