Юрий Зачек - #UPшифтинг. Пошаговое руководство по изменению жизни для тех, кто потерял себя в рутине

Романтик – это тот, кто надеется на лучшее, отдавая свою судьбу в чужие руки. Тот, кто надеется, что о нем позаботятся . Романтик не тратит время на свое развитие и здоровье и надеется, что все в итоге будет хорошо. К сожалению, не будет. Тело отказывается функционировать нормально, когда у тебя нет цели и смысла, когда ты живешь, как овощ. Именно поэтому я был исключительно практичен и совершенно не романтичен в своих решениях.

Осмысленность практична. Здоровье практично. Самореализация практична. Наполненная смыслом жизнь практична. И, кстати, очень продуктивна.

Под практичностью часто понимают ложь. В том числе и самому себе. Честность и вправду непрактична и рискованна. Она может стоить тебе жизни. Но она же может и дать тебе жизнь.

Так как же я докатился до перемен?

Просто надоело врать. Себе и другим. Надоело изображать серьезность. Надоело играть роль «серьезного» человека, потому что ничего серьезного в этой дутой «серьезности» нет. Серьезность сама по себе не имеет никакой ценности, если вместе с ней нет радости , а радость стала моим приоритетом номер один в жизни.

Я также понял, что нельзя бояться больших перемен в своей жизни, потому что только меняясь, мы растем и развиваемся. В природе все, что не растет, умирает.

Глава 21. Профессиональная деформация

Двух вещей очень трудно избежать: тупоумия – если замкнуться в своей специальности, и неосновательности – если выйти из нее.

Иоганн Вольфганг Гете

Нельзя стать узким специалистом, не став, в строгом смысле, болваном.

Бернард Шоу

Несчастный юрист

Каждая профессия таит в себе скрытые угрозы и вызовы, которые, к сожалению, не всегда очевидны для сторонних наблюдателей. Более того, они зачастую не видны и тем, кто в этой профессии работает, поскольку с годами наш глаз замыливается и мы начинаем идентифицировать себя со своей профессией. Например, я – врач, я – журналист, я – преподаватель и так далее. Мы теряем объективность и непредвзятость и не способны посмотреть на себя со стороны.

По словам профессора О. И. Жданова, в свое время было проведено исследование о том, как проходит жизнь космонавтов после их выхода на пенсию (а пенсия у них достаточно ранняя). Выяснилось, что проходит она не очень хорошо. Развивалась депрессия и появлялись различные вредные привычки и зависимости, то есть психика космонавтов просто не справлялась с «синдромом пенсионера». После этого было принято решение специально готовить космонавтов к пенсии. Но если космонавтов готовят, то обычных-то людей никто не готовит!

Когда человек начинает ассоциировать себя со своей профессией, когда он срастается с ней, это пагубно влияет на его психику и мироощущение. Именно поэтому мы должны быть гибкими, уметь меняться сами и менять свою жизнь. Парадоксально, но чем адаптивнее и динамичнее структура, тем она устойчивее. Гибкие компании и люди намного успешнее негибких и консервативных.

Чтобы проиллюстрировать, как профессия может определять наше мироощущение и уровень (не) счастья, приведу пример с профессией юриста, в которой я проработал семнадцать лет. Психологи и карьерные коучи отмечают, что выгорание у юристов и финансистов случается особенно часто.

Сразу оговорюсь, что я работал как в юридическом консалтинге в крупнейших международных юридических фирмах, так и юрисконсультом в крупной международной корпорации. Таким образом, мне хорошо известна специфика работы в этих отраслях. Я никогда не работал в российских фирмах, в правоохранительных органах и адвокатуре, так что мои выводы не касаются этих сфер. Впрочем, из общения с коллегами по цеху, я знаю, что и там жизнь отнюдь не легка.

Я помню, как-то раз мы заговорили о представителях различных профессий с одним из бизнес-тренеров, и я сказал: «Мне за всю мою карьеру ни разу не довелось встретиться со счастливым юристом. Я видел много счастливых представителей разных профессий, а юристов никогда не видел».

«Представляешь, и мне тоже! – ответил он. – Я даже зарекся с юристами работать, потому что у них есть такая, как бы это сказать… профессиональная деформация».

Именно тогда я задумался впервые: а что же такого в профессии юриста, что делает его несчастным и накладывает определенное негативное клеймо? В чем проявляется эта пресловутая профессиональная деформация?

Три кита

Отношение к юристам во всем мире странное, я бы сказал, троякое.

Прежде всего представляется, что юриспруденция – это что-то сложное, непонятное, запутанное, но при этом нужное и даже порой жизненно необходимое.

Следующая ассоциация, которую люди испытывают при слове «юрист», – это скука. Право – эдакая бухгалтерия без цифр. Это что-то до тошноты скрупулезное, медленное и занудное. Признайтесь, сколько раз в ответ на фразу: «Мы отдали документ юристам посмотреть», вы думали «О, черт, только не это! Теперь наш проект вообще нафиг застопорится»?

И, наконец, третья ассоциация, которая приходит практически одновременно с предыдущей: «Да они все охреневшие скоты со своими задранными ценниками!!! Я на юристов уже тучу денег потратил, а дело, блин, все равно проиграли!» И т. д., и т. п.

Итак, познакомьтесь с представлением о профессии юриста в глазах общества: (1) необходимо, (2) скучно и (3) дорого. Прекрасная комбинация, не правда ли?

Море, море…

А теперь давайте разберемся, как же должны себя чувствовать представители этой профессии. Они ведь в массе своей образованные и интеллектуальные люди и все прекрасно понимают и чувствуют. Такое отношение общества к ним даром не проходит, поверьте мне.

К юристам не приходят, когда все хорошо, к ним даже не идут, когда есть небольшая проблемка. К юристам прибегают, когда становится совсем-совсем плохо. В консалтинге это образно называется «when shit hits the fan 30». До этого момента юристов стараются всеми правдами и неправдами избегать. Когда какой-нибудь случайно встреченный мною в лифте коллега говорил мне:

– Что-то я давно тебя не видел!

Я отвечал:

– Так радуйся! Если ты давно не видел юриста, это значит, что у тебя все хорошо.

И люди с кривой улыбкой соглашались.

Помню, на первом курсе юрфака мой однокурсник Леша, который жил на Канонерском острове, вдруг ни с того ни с сего спросил меня:

– А ты был когда-нибудь на Центральной станции аэрации Санкт-Петербурга?

– Нет. А ты?

– А я был. Нас в школе туда на экскурсию водили.

Помолчав, он добавил:

– Представляешь, я видел море говна …

Я навсегда запомнил его остекленевший взгляд, когда он говорил это. Думаю, его детско-юношеская психика была навсегда травмирована этим зрелищем (администрации школы отдельный респект за выбор объекта для осмотра). И то, что двадцать с лишним лет спустя я помню наш разговор, доказывает, насколько это был мощный образ.