Наталья Чуркова - Лучик солнца на тюле

Проходят, наверное, сутки… я не ем, почти не пью, ничего не хочу слышать, видеть, повторяю: «Почему я не умерла вместе с ней? Я хочу к ней. Я хочу умереть вместе с ней! Меня не должно здесь быть без нее! Почему ОН ( Бог ) забрал ее у меня?!.» Я представляю ее пухленьким розовощеким малышом с голубыми глазами, представляю, как она гулит, как улыбается, перебирает свои крошечные пальчики… на ней розовая кофточка и ползунки… И снова реальность пронзает все мое измученное тело… Этого никогда уже не будет! Никогда я не увижу ее, не возьму на руки, не буду баюкать и петь ей те песни, что я напевала перед сном последние дни… ведь дети же все слышат, поэтому я так много с ней разговаривала…

Как, оказывается, глубоко я сейчас копнула… наворачиваются все-таки слезы, не те жгучие и выжигающие глаза, нет, мягкие… просто слезы, больше похожие на легкую грусть, легкую, едва заметную… Смотрю в зеркало, прошло 20 лет… у меня трое детей, и теперь мне приходится решать совсем другие проблемы, и есть поводы для радости и для слез, не без этого, жизнь продолжается и преподносит свои сюрпризы, но главное, что я жива, что я здесь и сейчас понимаю, как хорошо, что я осталась жить, как важно было научиться жить после этого, и как много случилось в моей жизни за эти 20 лет, как много хорошего и светлого!..

Если бы сейчас вы могли, как и я, вырваться из этой раздирающей душу реальности, вы бы также смотрели в зеркало, улыбались себе, улыбались солнцу за окном… Это прошло, это осталось в памяти, как светлые блики солнечных лучей, играющих на тюле… остался светлый мягкий свет… спокойный и ровный… светлая память… Так будет!

Не помню, как я оказалась в приемном отделении… Это не сохранилось в моей памяти, как незначимая информация. На фоне всего, что происходило, этим деталям просто, видимо, не нашлось в моей памяти места.

Меня принимает какая-то акушерка, бесцеремонно. Мне кажется, она вообще и не знает, зачем я здесь. Да ей, наверное, и все равно, и никто не сказал. Для нее я обычная беременная, поступившая в роддом… Она кладет меня на кушетку, делает то, что делает всегда: «замеряет мой живот», комментируя при этом вслух свои впечатления. «Где там твой ребенок? Какой срок-то? Господи, сама еще ребенок! Куда тебе рожать?..» У меня нет ни сил, ни желания что-то отвечать этой бесцеремонной женщине, я просто говорю: «Двадцать две…» Она качает головой, давая всем видом мне понять, что я какая-то ущербная, на ее взгляд… Потом обращает внимание на то, что я не побрита, и начинает возмущаться. «Вас что не предупреждали? Надо было побриться! Мне теперь тебя брить? Или сама будешь?» (Обращение на « ТЫ » звучит от всего медперсонала, санитарок и акушерок как некое пренебрежение к тебе… т.е. мы тут свою работу делаем, нам тут не до деликатностей… всяким тут «выкать»… еще чего… Ты знай, куда попала, и знай свое место… Не перечь, не ной, не стони. Нам тут с «вашими» соплями-слезами разбираться некогда, у нас РОЖАЮТ!)

Бреюсь тупой бритвой с куском мыла… в холодном (сентябрь, начало, роддом без отопления) туалете с ржавым бачком… Не плачу. Слезы, кажется, кончились. Ощущение, что я в концентрационном лагере, меня ждет какая-то страшная экзекуция, меня к ней готовят, надевают разорванную от подмышки до бедра застиранную ночную рубашку на пять размеров больше моего… Я чувствую себя полным ничтожеством, убогим созданием в этой огромной рваной рубашке… с этой тупой бритвой, с куском мыла, на холодном кафеле ржавого туалета… Свои вещи надевать нельзя, таковы правила. А правила нарушать нельзя, иначе… Мне по большому счету вообще все равно, что там будет иначе, но просто никто не даст нарушить тебе эти правила – это лагерь. Это система, ей не до каждого из нас. Она выполняет свои показатели, сдает свои отчеты в Росздравнадзор… Ей не до тебя. И уж точно не до того, что там творится у тебя на душе… Не до того.

Меня заводят в палату. Солнечно. Три кровати, моя слева, а справа сидит девушка месяце на седьмом. Здороваюсь. Ее зовут, кажется, Оля, пусть будет Оля.

Она лежит на сохранении. Сохраняет своего семимесячного мальчика. Жалуется на невкусную еду и папаверин… Она сохраняет здесь, напротив меня. Я каждую минуту все эти дни буду теперь смотреть на ее живот, как она гладит его, как она разговаривает со своим малышом, спрашивает врачей о том, как скоро уже их выпишут… жалуется, что он пинается сильно, и ей неудобно спать… Я содрогаюсь при одной мысли, что она будет здесь рядом все это время со своим малышом… Выдержу ли я?! Эта пытка хуже, чем в любом концентрационном лагере. Я бы предпочла полную изоляцию, одиночную камеру с голым полом без кровати, что угодно, но только не это соседство… Это слишком жестоко, это БЕСЧЕЛОВЕЧНО!

«Как тебя зовут?» – спрашивает она. «Наташа», – я пытаюсь улыбаться… пытаюсь быть вежливой, мне же нельзя расстраивать беременную… Но я чувствую, как зависть, ненависть, раздражение все вскипает во мне, подкатывает к горлу комом… но я улыбаюсь, вымученной улыбкой… ложусь на кровать, лицом к стене, говорю, что устала, хочу поспать… Потому что просто не могу на нее смотреть, слышать ее голос… Слышу, как приносят обед, и она что-то говорит санитарке про невкусный суп, что она не может его есть… Жри ты свой суп! Хочется заорать мне! И вылить ей эту тарелку на голову! Жри! И не ной! У ТЕБЯ ВСЕ ХОРОШО! Ты носишь своего живого ребенка! Ты СЧАСТИВА! А я НЕТ! Жри это чертов суп и радуйся!

Не знаю, как назвать это время… эти два или три дня, пока я нахожусь в роддоме в ожидании родов, жду, пока из Москвы перешлют какой-то редкий препарат (мама договорилась), чтобы стимулировать родовую деятельность, ребенка надо из меня как-то извлечь, и, конечно, желательно без кесарево… Я не вникаю во все это… мне все равно… рожать, резать… мне все это кажется таким малозначимым, эти попытки сохранить матку… для «будущих детей»… каких будущих? Она еще здесь во мне, моя девочка. Вот уже три или четыре дня во мне моя мертвая малышка. Я привыкаю к этой мысли. Я больше не разговариваю с ней. Я испытываю вину от того, что мой организм живет при этом своей жизнью и иногда, когда я лежу на кровати, в мою голову начинают пробираться какие-то эротические фантазии… Мой насыщенный эстрогенами организм требует разрядки, и я ненавижу его за это, ненавижу себя за то, что мой организм позволяет себе возбуждаться тогда, когда внутри меня мертвый ребенок! Как?! Это несовместимо!!! Это противоестественно! Но это возбуждение нарастает, и с ним ничего невозможно сделать, приходится подчиниться, и это так унизительно, так кощунственно… брезгливо. Я ненавижу себя еще больше! Но где-то в глубине души я ловлю себя на мысли, что эти минуты вырывают меня из жестокой реальности в мир фантазий… Это несколько минут без боли, без отчаянья, без страдания. И тут же мысль: я не имею права на эту минутную слабость, не имею права на удовольствие, я не состоялась как мать, я не уберегла свое дитя… Я ничтожество! Я жалкая похотливая тварь, которая не может даже справиться со своими низменными инстинктами… Какая же я после этого мать?! Я ничтожество!