Дэвид Брукс - Общественное животное. Тайные источники любви, характера и успеха

Следующей значительной фигурой в этом ряду стал президент Теодор Рузвельт. Он тоже был убежден в том, что конкуренция закаляет характер и выковывает людей, обладающих твердыми добродетелями, которые он перечислил в своей инаугурационной речи в 1905 году: энергия, опора на собственные силы, инициативность.

Рузвельт тоже считал, что правительство должно поощрять людей к активной жизни и давать каждому равный шанс победить в гонке {479} 479 Theodore Roosevelt, «Social Evolution,» in American Ideals, and Other Essays, Social and Political, vol. 2 (New York: G. P Putnam’s Sons, 1907), 154. :

Истинная задача государства, когда и если оно вмешивается в общественную жизнь, заключается в том, чтобы, насколько возможно, уравнять шансы в конкурентной борьбе, не упраздняя самой борьбы.

Эта гамильтонианская традиция доминировала в американской политике много десятилетий. Но в XX веке она прервалась. В XX веке начались споры о размерах правительства. Традиция Гамильтона была перечеркнута.

Гарольд тем не менее был уверен, что настало время вернуться к этому образу государства – ограниченного в своих полномочиях, но энергичного, – однако ввести два усовершенствования. Те, кто писал о Гамильтоне раньше, жили до наступления когнитивной эпохи, когда требования к умственным способностям активных молодых людей были относительно низкими. Но ситуация изменилась, и теперь любому, кто хочет работать на развитие социальной мобильности, придется иметь дело с более сложной социальной и информационной средой. Более того, Гамильтон, Линкольн и Рузвельт имели возможность принимать уровень социального и нравственного капитала за данность. Они считали само собой разумеющимся, что люди живут сплоченными общинами, в которых господствуют четко очерченные социальные нормы, царит моральное согласие и общие для всех привычные обязанности. Сегодняшние лидеры лишены этой возможности. Нравственный и социальный капитал прошлого подвергся эрозии, и его надо воссоздавать заново.

Все то время, что он работал в Вашингтоне, Гарольд высказывался в пользу гамильтоновского подхода, на основании которого можно было разработать методы создания человеческого социального капитала второй ступени. Гарольд никогда не занимался разработкой того, что можно было бы назвать идеологией, исчерпывающей концепцией хорошего правительства. Мир – слишком сложный организм с множеством самых разнообразных функций, и даже самое самоуверенное правительство не сможет его улучшить в соответствии с заранее разработанным планом.

Гарольд не разделял также взгляд на политическое лидерство как на занятие, требующее определенного героизма. Он имел более скромные представления о том, что такое правительство и каким ему следует быть. Британский философ Майкл Окшотт высказал полезное предостережение от высокомерия. Он писал {480} 480 Michael Oakeshott, «Political Education,» in Rationalism in Politics and Other Essays (London: Methuen, 1977), 127. :

Занявшись политической деятельностью, люди пускаются в плавание по безбрежному и бездонному морю, где нет безопасных гаваней и нет дна, на которое можно было бы бросить якорь; здесь нет портов отправления и портов назначения. Задача заключается в том, чтобы удержать корабль на плаву, даже если он перевернется вверх килем; море может быть другом или врагом, а искусство навигации заключается в том, чтобы использовать все ресурсы традиций, чтобы приобретать друзей в любой беде.

Размышляя о государстве и государственной власти, Гарольд не уставал напоминать себе о том, как мало он знает и как мало он может знать, о том, как велико искушение властью и желанием творить добро, и о том, как это желание может заслонить от нас нашу ограниченность и несовершенство.

Но Гарольд, как и большинство американцев, безоговорочно верил в прогресс. Поэтому он испытывал инстинктивное отвращение к изменениям, затрагивающим основы общества, и отдавал предпочтение реформам, которые могли бы его исправить.

Несколько лет Гарольд писал статьи и очерки, осыпая мир своими политическими предложениями. Кажется, согласны с ним были очень немногие. Был, правда, один обозреватель из The New York Times, взгляды которого были очень схожи с взглядами Гарольда, и еще несколько политиков. Тем не менее Гарольд не складывал оружия, инстинктивно чувствуя свою правоту и веря в то, что когда-нибудь и все другие придут к таким же выводам, что и он. Карл Маркс как-то сказал, что Мильтон написал «Потерянный рай» «с той же необходимостью, с какой шелковичный червь производит шелк. Это было действенное проявление его натуры». Гарольд чувствовал, что завершил свою миссию в «мозговом центре». Он был не очень доволен тем, что Эрика порой отсутствовала дома неделями, но был счастлив, что смог внести свою лепту в развитие человечества. Он был уверен, что его «социалистический» подход – в том или ином виде – когда-нибудь сможет изменить мир.

Каждую зиму богатые, знаменитые и могущественные встречаются в швейцарском Давосе, съезжаясь на всемирный экономический форум. Форум продолжается неделю, и каждый вечер гости собираются на званые вечера. Люди, приглашенные на вечер «для внешнего круга», завидуют тем, кого пригласили в «промежуточный» круг, а те, в свою очередь, очень хотели бы удостоиться приглашения на ужин «для внутреннего кружка». Каждый следующий круг состоит из все более и более высокопоставленных лиц – по мере приближения к центру постепенно растет уровень богатства, известности и некомпетентности.

В раскаленном ядре внутреннего круга устраивается еще один званый вечер, святая святых Давоса – на него собираются, чтобы поболтать и посплетничать, бывшие президенты, министры, ведущие банкиры, воротилы глобального масштаба и Анджелина Джоли. Это вечер, вне всяких сомнений, самый скучный из всех. Социальная вселенная Давоса, как и все прочие социальные вселенные, состоит из кругов по интересам, и интересные, но неуверенные в себе люди всей душой стремятся попасть в круг безмятежных и самоуверенных.

Проведя несколько десятков лет в успешном бизнесе и проработав восемь лет на высоких постах – в течение первого срока Грейса она была заместителем руководителя администрации президента, а в течение второго – министром торговли, Эрика получила право доступа в самый узкий круг Давоса. Ее приглашали наравне с самыми именитыми и могущественными гостями.

Выйдя в отставку, она теперь работала в разных авторитетных комиссиях, занимавшихся решением в принципе не поддающихся решению проблем – дефицита бюджета, распространения ядерного оружия, трансатлантического альянса и глобальных торговых соглашений. Она не принадлежала к людям, лицо которых освещается радостной улыбкой при словах «пленарное заседание», но все же была тертым калачом, привыкшим к участию в разнообразных саммитах и стоически переносящим их невероятную скуку. У нее появились друзья и знакомые из числа бывших мировых лидеров, которые заседали в тех же комиссиях и в течение года кочевали из Давоса в Джексон-Хоул, из Джексон-Хоула в Токио или еще куда-нибудь, чтобы неизбежно выражать серьезнейшую озабоченность по поводу надвигающихся глобальных кризисов, которые находящиеся ныне у власти люди не замечают в силу своей врожденной близорукости.