Себастьян Юнгер - Племя [litres]

Я один знал и испанский, и французский, так что мне пришлось перевести его слова. Мой друг, держась за шлем, тоже закричал: «Неправда, он мой!» И тут всё завертелось. Все пятеро стали вырывать шлем друг у друга из рук. Они не махали кулаками, потому что никто не хотел ослаблять хватку, но дело явно шло к этому. Парни топтались, рычали на двух языках, постепенно ломая шлем. Но вдруг мой приятель воскликнул: «Стойте! Он ломается».

Стало очень тихо. Спорщики уставились друг на друга. Наконец испанец повернулся ко мне и спросил очень вежливо, как по писаному: «Не соблаговолит ли благородный сеньор взять этот шлем в свои руки и защищать его ценой чести моей семьи, а также своего доброго имени?» Я, не представляя, как долго нужно быть знакомым с человеком, чтобы заступиться за него в пьяной драке, тем не менее согласился. Друг передал шлем мне. Теперь я стоял в круге лицом к лицу с тремя пьяными марокканцами, а приятель отошел к барной стойке и заговорил с барменом. Сцена была похожа на чопорное заседание уголовного суда.

Через минуту бармен выпрямился, вытащил откуда-то снизу кувшин красного вина с завинчивающейся крышкой. Стояла гробовая тишина, и всё как-то замедлилось, как будто все мы разыгрывали давно придуманные роли. Мой друг подошел с кувшином к нашему абсурдному кругу и наполнил шлем красным вином. Помню, как жидкость коснулась моих пальцев и окрасила их в красный цвет. Затем с невероятной торжественностью испанец подставил одну руку под шлем и велел его отпустить. Потом он обратился к самому агрессивному из своих противников: «Ты гость в моей стране. Пей первым».

Тот принял шлем и сделал несколько глотков так, что вино потекло по шее. Затем он передал шлем дальше. Каждый из парней отпивал и передавал этот своеобразный кубок другому. Я тоже приложился, когда очередь дошла до меня. Шлем переходил из рук в руки, пока не опустел. Тогда бывшие спорщики пустили по кругу кувшин с тем же красным вином. Довольно скоро в нем тоже показалось дно, и его заменили. Остальные посетители вернулись к выпивке и своим разговорам. Меня тоже в них втянули. Приблизительно через час я оглянулся. Все пятеро стояли в кругу обнявшись и распевали песни на двух языках. Шлем валялся, забытый, под столом.

Мне нравится, как этот случай показывает сходство между мужским спором и мужской дружбой. Как будто два проявления одного и того же качества. Просто измени пару деталей, и, вместо того чтобы драться, мужчины объединяются. В общности кроется огромный потенциал, главное – убедить людей, что сотрудничать полезнее, чем конфликтовать.

Однажды я спросил ветерана войны: кого бы он больше хотел иметь – врага или еще одного близкого друга? Он посмотрел на меня как на безумца и ответил: «О, врага, это сто процентов! Точно говорю. Друзей у меня и так полно. – Тут он ненадолго задумался. – Хотя со всеми лучшими друзьями я дрался, и дрался не на жизнь, а на смерть. Мы всегда были пьяны, когда это случалось… нет, но ты подумай…» Он покачал головой, как будто ему и самому в это не верилось.

Никто не станет спорить, что современное общество – это почти что рай. Подавляющему большинству из нас не приходится собственноручно выращивать свою еду или охотиться на нее, строить жилища или защищаться от диких зверей и врагов. За один день мы можем преодолеть тысячу миль, нажимая ногой на педаль газа, или облететь полмира в кресле самолета. У нас есть лекарства, которые снимают боль, а если нам грустно, мы можем принять таблетку, которая изменит наше настроение. Мы очень многое понимаем об устройстве Вселенной, от атомных частиц до наших собственных тел и скоплений галактик. И пользуемся этим знанием, чтобы сделать свою жизнь еще лучше и проще. Самые бедные люди в современном обществе наслаждаются таким физическим комфортом, который тысячу лет назад был немыслим, не говоря уж о настоящих богачах.

И все же.

Цена комфорта современного общества очень высока, начиная с экологии планеты и заканчивая проблемами человеческой психики. Но дороже всего нам может стоить утрата нашей общности.

Если человеческой расе угрожает какая-то опасность, которая пока нами не осознана, наверняка она будет общей для всех. И мы либо решим эту проблему, либо нет. Например, если будущее планеты зависит от нормирования потребления воды, то тесная коммуна сможет куда эффективнее обязать людей следовать новым правилам, чем даже правительства на местах. Таков был путь нашей эволюции, и до сих пор он, очевидно, был успешным.

Для ранних людей были характерны систематический дележ еды и защита группы. Другие приматы редко этим занимались, но наиболее прогрессивный их вид – гоминиды – делал это все чаще. Такое поведение поставило гоминидов на тропу эволюции, которая создала современный мир. Самое раннее и самое простое определение коммуны или племени – это группа людей, которую вы помогаете прокормить и защитить. И если общество не позволяет своим членам быть бескорыстными, то, с точки зрения племени, это никакое не общество, а обыкновенная политическая организация, которая за неимением врагов, вероятно, развалится сама.

На войне солдаты начинают мыслить как члены племени, но с возвращением домой они понимают, что их племя на самом деле не страна, а их отряд. Нет никакого смысла жертвовать собой ради группы, которая сама не желает пойти ради тебя на жертвы. Вот в каком положении оказываются американские солдаты последние пятнадцать лет.

Перед войной в Ираке в 2003 году было время, когда на бамперах американских машин стали появляться стикеры с текстом «Я не плачу кровью за нефть». Слоган подразумевал, что в Ираке воюют за нефть, но большинство как будто не уловило противоречия. Ведь автомобиль с этим стикером работает на нефти. Действительно, любой источник нефти наносит огромный ущерб либо местному населению, либо природе, и, если вы водите машину, вы неизбежно усугубляете этот ущерб.

Я был глубоко против войны в Ираке, но по другим причинам. Однако антивоенная риторика вокруг темы нефти, затеянная людьми, которые продолжали заливать ее продукты в свои машины, показала лицемерие политики. Общественность часто винят в том, что она не обращает внимания на своих военных, но, честно сказать, она вообще ни на что не обращает внимания. Земледелие, добыча минералов, производство газа и нефти, перевозка грузов, лесозаготовки, рыболовство, строительство инфраструктуры – вся государственная промышленность практически незнакома людям, которые сильнее всего от нее зависят.

Как бы велики ни были солдатские жертвы, американские рабочие страдают еще сильнее. Куда больше американцев погибает каждый год на опасном производстве, чем за всю афганскую войну. Например, в 2014 году 4679 рабочих лишились жизни. Больше 90 процентов – молодые рабочие на производстве, где гибнет столько же людей, сколько в армии США. Общественность почти не уважает работу, которая ведется у них на глазах, например строительство. И оплачивается эта работа хуже, чем дела за закрытыми дверьми – операции с недвижимостью или финансами. А ведь именно такая работа удовлетворяет срочные физические нужды общества. Рабочие на стройке гораздо важнее в повседневной жизни, чем биржевые маклеры, но все же они находятся гораздо ниже на социальной и финансовой лестнице.