Льюис Хаус - Как стать легендой [Жить полнее, любить всем сердцем и оставить след на земле] [litres]

Крис опирался на то, что описал 23-кратный олимпийский чемпион Майкл Фелпс. В интервью Пирсу Моргану на CNN он сказал: «Если хочешь быть лучшим, нужно делать то, что не готовы делать другие люди».

Я с изумлением наблюдал, как Крис использовал любую возможность, уговаривая людей вкладывать деньги в его записи и его будущее. Для него это был вопрос выживания, обеспечения его молодой семьи за счет работы, которую ему повезло страстно любить. Он был готов делать все, что потребуется: «Нужно гнаться за возможностью, будь ты хоть предприниматель, хоть художник, особенно в моем случае, поскольку мне пришлось наверстывать столько потерянного времени».

Как ни иронично, все мы наверстываем потерянное время. Такова сущность бешеной деятельности в стремлении к величию: делать все, что потребуется, и гнаться за возможностями с великой настойчивостью, словно от этого зависит наша жизнь. Потому что так и есть. Величие – это на самом деле выживание вашего ви́дения в течение продолжительного времени, основанное на вашей готовности делать все, что требуется, перед лицом невзгод, и хвататься за возможности везде, где они есть.

В конце концов, величие не само приходит к тебе – это ты идешь к нему. И это вечное движение.

Ты притормаживаешь – и величие отодвигается дальше. Ты останавливаешься – и оно исчезает за горизонтом.

За годы, прошедшие с тех дней в крохотных джаз-клубах и на безымянных фестивалях, Крис объехал с гастролями весь мир, появлялся на обложках журналов, играл в Линкольн-центре и Карнеги-холле и сотрудничал с такими великими музыкантами, как Лес Пол, Грег Озби, Ди Ди Джексон и группа Spyro Gyra. Список людей, с которыми он сотрудничал, и его клиентов без преувеличения длиннее моей руки. Он преподавал в престижном музыкальном колледже Беркли и основал очень успешный джазовый скрипичный лагерь, куда со всего мира съезжаются профессиональные скрипачи, чтобы учиться у него. Все это должно было бы удивлять меня, но никогда не удивляло, потому что Крис понимал важность бешеной деятельности в стремлении к величию.

В те годы, что Крис провел в тюрьме, я не был счастливым ребенком. Я никогда не был самым умным в классе. Все было совсем наоборот. Я был некрасивым и неловким (по крайней мере, до старшей школы). Я был одинок. У меня не было друзей. Какое бы дело ни намечалось, меня приглашали в него последним. Помню, как я не раз говорил своему учителю: «Жаль, что я не умер». Однажды в начальных классах меня вызвали к директору, потому что я впутался в неприятности. Я и ему сказал, прямо в кабинете: «Не понимаю, какой в этом всем смысл. Наверное, мне не следовало бы жить». Мне казалось, что я никогда не буду ничего значить.

Мне было 12 лет (самая середина худшего периода жизни для многих ребят, средние классы), когда Криса наконец выпустили из тюрьмы. Это был лучший день в моей жизни. Брат позвонил нам на папин автомобильный телефон, стоявший в «олдсмобиле» 1988 года. «Закажи нам парочку больших пицц, бро! – сказал он. – Я еду домой!» Войдя в дом, он крепко обнял меня, и мне больше ничего не было нужно. Я был переполнен всевозможными разочарованиями и болезненными, смущающими чувствами! И вот наконец-то рядом появился человек, на которого я равнялся, которым я восхищался, который тоже прошел через боль и невзгоды.

Но вовсе не совместное оплакивание наших бед было так важно для меня, а то, как Крис реагировал на негативные обстоятельства, и его способность вытащить меня из ямы, в которую я провалился. Он не падал на пол и не рыдал, как часто хотелось сделать мне в детстве (и что я часто делал). Он поднимался и развивал бешеную деятельность. Как-то раз он сказал мне: «Дальше падать некуда. Я и так на самом дне. Я опозорился сам, опозорил родителей и всех разочаровал. Теперь я ничего не боюсь, и меньше всего боюсь плохо выглядеть». В те первые дни, когда Крис бесплатно играл в ресторанах, он не планировал обеспечить себе таким образом знакомство с агентами. Он просто заявлял о себе. Он ходил от двери к двери до тех пор, пока кто-то не соглашался его впустить. Он создавал что-то из ничего. Он должен был это делать. Он был зажат в угол. Он был предан своему ви́дению – быть лучшим джазовым скрипачом, каким только возможно, – и никакие невзгоды не смогли бы встать между ним и его способностью жить своей страстью.

Наблюдать за тем, как он это делает, – быть рядом с ним, когда он определял свою мечту, сшибал все до единого препятствия на своем пути, а потом упрямо гнался за величием, – стало для меня трансформирующим опытом. Сегодня я понимаю, насколько это был уникальный случай.

Страсть Криса к музыке и бешеная деятельность, которую он развил, контактируя с имеющимися поклонниками и приобретая новых, – вот что годы спустя вдохновило меня слезть с дивана сестры в Коламбусе. Больше года я спал на этом диване, проведя шесть месяцев с целиком загипсованной рукой после прикончившей мою карьеру травмы кисти, которая привела к болезненной операции во время моего первого сезона в профессиональном футболе. Не имея денег для выплаты долгов по кредитке и студенческих ссуд, мне оставалось только гадать, есть ли у меня хоть какая-то надежда перестроиться и понять, зачем я оказался на этой земле, не говоря уже о том, чтобы выявить величие внутри себя и реализовать его. Все мое прежнее существование было выстроено на одном фундаменте – желании стать первоклассным спортсменом, и несмотря на то, что я осуществил свою детскую мечту стать «всеамериканцем», теперь я упивался жалостью к себе, потому что оказался выкинут из профессионального спорта. Мое ви́дение было разбито; я был удручен и потерян.

Бешеная деятельность Криса после тюрьмы заставила меня осознать, что депрессия у меня была не оттого, что мое ви́дение умерло. Я купался в унынии потому, что не выполнил задачу – подобраться, встряхнуться и рассчитать, что делать дальше. Бешеная деятельность не закончилась; она просто стала другой и переключилась на иное направление.

Вскоре после этого откровения я обратился за советом к ряду людей – друзьям отца, тренерам, своему брату (еще бы! почему бы не пойти прямо к источнику?), даже к ректору своего университета, человеку по имени Стюарт Дженкинс. Я восхищался его мудростью и моральным мужеством. Стюарта взяли на этот пост, чтобы он осуществил перемены и сделал университет лучше, и его решение отсеивать не соответствовавших должностям членов профессорско-преподавательского состава было непопулярным. Но его усилия радикально улучшили академические стандарты университета, и он показал себя эффективным руководителем. Он часто спрашивал меня: «А это тебе на пользу?» – вместо того чтобы указывать, что правильно, а что нет.