Симона Мацлиах-Ханох - Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила

Они не нуждаются в представлении одного другому и сразу погружаются в беседу определенно личного характера. Волк забрасывает Красную Шапочку вопросами: дружески интимным «Куда в такую рань?» и требовательно любопытным «А что там у тебя в корзинке?». Исполняя роль внутреннего хищника, он делает все, чтобы показать, кто настоящий хозяин души. В это же время Красная Шапочка при первой возможности сообщает Волку, что бабушка больна, и тут же добавляет, что собирается ее вылечить. У Волка явно не хватает терпения, и он задает прямой вопрос: «Далеко ли живет твоя бабушка?», то есть хватит ходить вокруг да около, перейдем к делу – у Волка полно работы, ведь именно для этого ему и предоставили большую сцену. И девочка с готовностью дает ему подробный ответ: «Далеко. Вон в той деревне за мельницей, в домике с краю». И даже добавляет: «Ты же знаешь».

Ладно, подробное объяснение, но откуда она знает, что волку все это известно?

«Даже четырехлетний малыш не может не усомниться в поведении Красной Шапочки, которая, отвечая на вопрос Волка, дает ему четкие указания, как добраться до дома бабушки. К чему такие точные детали, как не для того, чтобы быть абсолютно уверенным, что Волк достигнет своей цели?» – так рассуждает (и совершенно справедливо) Бруно Беттельгейм в его книге «Очарование волшебных сказок» [54]. Хочу сразу отметить, что женщины, которые не впитали в себя образ надежной матери; женщины с неполным самосознанием или те, кто не готовы признать теневую сторону своей души из-за ощущения своей неполноценности (ведь они действительно не живут полной жизнью), склонны вступать в связь с внешним хищником, который посвящает их в свои жестокие игры, где они исполняют роль лакомого кусочка. Такое положение вещей удобно для обеих сторон: вблизи хищника всегда находится кто-то, о кого он может беспрепятственно поточить свои зубы, а жертва всегда может обвинить его в своих страданиях, не вынуждая себя признать, что этот самый «злодей» есть не что иное, как внешнее проявление элемента внутреннего саморазрушения.

Подобного рода ситуации таят в себе большую опасность: живое воплощение внутреннего хищника может нанести тяжелую рану, но без того укрепляющего, придающего стойкость эффекта, который наблюдается при погружении в подсознание и при встрече с притаившимся там хищным началом. Внешний хищник лишает нас сил и заглушает малейшие попытки внутреннего диалога.

Жизнь женщин, отдающих предпочтение волкам в человечьем облике, напоминает жизнь на вершине вулкана: она полна острых ощущений, ведь никто не может в точности предвидеть, когда волк оскалит свою зияющую пасть. Эта бурлящая адреналином жизнь как раз-таки и не оставляет места процессу погружения в глубины своего «Я», в результате которого в душе мог бы родиться добрый охотник – жизнеутверждающие силы, способствующие рождению заново. Жизнь с волком изнуряет, требует постоянного напряжения, и те, у кого не хватает сил удержаться, падают прямо волку в пасть, а оттуда – в зловонную утробу, в чужой ад, во внутренний мир кровожадного хищника.

Единственный урок, который мы можем извлечь из нашего знакомства с волчьей пастью (не заглядывая в нутро), – это уверенность, что нам там делать нечего. И тогда нам надо просто встать и уйти.

Но это не похоже на историю с Красной Шапочкой. Волк действительно вырывается на свет из глубин души Красной Шапочки или, вернее, бабушка выпускает его побродить по тропинкам внутреннего леса. Лесная старуха слишком больна, чтобы заниматься воспитанием внучки, и поэтому она вынуждена воспользоваться сомнительными услугами наемного помощника. Волк выполнит необходимую работу – в этом бабушка уверена; она только не представляет, насколько черной окажется эта работа. Бабушка, которая, по традиции, символизирует женское начало – Древнюю Женщину, первозданную силу, неразрывно связанную с природой (Кларисса Пинкола Эстес называет ее инстинктивной силой), натравливает на свою внучку другого инстинктивного обитателя лесов, ее приближенного – кровожадного волка. Волк настолько предан своей хозяйке, что на какое-то время принимает ее облик: внучка, которая отлично знает, как выглядит ее бабушка, не сразу замечает мелкие детали, отличающие лежащего на кровати коварного злодея от проглоченной им старушки. Волк становится приближенным бабушки, потому что склонностью к людоедству он ничем не отличается от других кровожадных наставниц – мачехи Белоснежки, мечтающей «попробовать» печень и легкие своей падчерицы, или матери принца из ранних версий «Спящей Красавицы», которая собиралась проглотить невестку и внуков. Ну и, наконец, волк состоит «в команде» бабушки, потому что в одной из ее прошлых жизней бабушка Красной Шапочки – это La Loba, Дикая Старуха, женщина-волчица.

Ее историю нам рассказывает Кларисса Пинкола Эстес.

Ла Лоба живет среди пустынных гор; она лазает и ползает по сухим руслам рек в поисках волчьих костей, а когда соберет весь скелет, разводит костер, встает над зверем, вздымает над ним руки и заводит песню. И тогда волчьи ребра и кости лап начинают обрастать плотью, и зверь покрывается шерстью. Ла Лоба продолжает петь, и зверь начинает дышать. Она поет – и волк открывает глаза, вскакивает и убегает вниз по каньону, а затем, стремительно удаляясь, внезапно превращается в смеющуюся женщину, которая свободно бежит к горизонту [55].

А может, Ла Лоба – это бабушка Красной Шапочки, воспевающая в себе волка? Волк является одной из сторон бабушки. Да и Красной Шапочки тоже.

И проглотив их, он это подтверждает.

Если бы бабушка была здорова, она, подобно Дикой Старухе, пела бы над своей внучкой, ведя ее через обратимую смерть, через ожившего в ней волка к раскрепощенной женщине. Если бы бабушка была здорова, Красная Шапочка не была бы проглочена.

То, каким образом в нас могут таиться волки, рассказывает известный антрополог проф. Нахум Мегед, который описывает свой поход с группой паломников в священную пустыню Вирикута в центре Мексики [56]: группа паломников во главе с шаманом делает привал у Ворот Святой Земли – места, откуда начинается священная зона для ритуала очищения возле пылающего костра.

«Мария, молодая женщина, примкнувшая к группе вместе с мужем и больным сыном, который должен был исцелиться под влиянием священных сил, пожаловалась на плохое самочувствие… Внезапно ею овладела непреодолимая усталость, веки распухли и ноги налились тяжестью. Она лежала на холодной земле, и на лице ее сына ужас сменялся выражением скорби и беспомощности… Усталость атаковала и доброго маракаме [57]. Он не поддался недомоганию, а тут же приступил к работе: его веки плотно сомкнулись, и он запел, запел…»