Мария-Луиза Франц - “Золотой осел Апулея

Но это означает, что мы имеем дело с архетипическим процессом, который происходит между женственностью и невидимым мужским духом, процессом, который работает во всяком мистическом опыте и, конечно, который можно найти во всех «источниках».

При более внимательном рассмотрении сходство этих «источников» с мифом о Психее почти затмило такое же или даже большее отличие. И хотя мы не можем остановиться здесь, чтобы показать это подробнее, мы полагаем, что сходство по большей части архетипично, в то время как различия индивидуальны. Это справедливо, например, по поводу связи нашего мифа и гностического мифа Райтценштайна, в котором Психея похищена князем тьмы, но в конце концов спасена плеромным верховным божеством.

Архетипический дуализм иранского гностицизма — это нечто совершенно отличное от двойственной структуры Эроса в нашем мифе, где существенна как раз противоположность, точнее, объединение противоположностей, переживаемое в партнёре, в Эросе. Мы могли бы сказать точно то же самое в отношении толкования Райтценштайном восточного мифа о Психее, согласно которому Психея умертвила Эроса и предпринимает своё путешествие в подземный мир затем, чтобы принести ему живую воду. Начнём с того, что эта восточная мифологема, известная нам из Иштар и Таммуза, не имеет ничего общего с мифом о Психее [264] Египетская терракота с Психеей и Эросом, которую Райтценштайн (в произведении «Богиня Психея») и за ним Кереньи (в произведении «Богиня с чашей») истолковали как изображающую Психею, убивающую Эроса, не содержит ничего подобного. , поскольку акценты расставлены с точностью до наоборот. Даже если восточная мифологема такого рода оказала влияние на историю о Психее, она бы развивалась, и это — ключевой момент, совершенно по-другому. То же самое относится и попытке Кереньи соотнести «богиню с чашей» [265] «Богиня с чашей». и Психею. Если он прав в проведении параллели между «богиней с чашей» с одной стороны, и Ариадной и Тесеем-Дионисом с другой, и в толковании чаши как того, что «требует исполнения» мужским, такая позиция получения и ожидания спасения создаёт прямое противопоставление самой сути мифа о Психее, заключённой в действиях Психеи, которая создаёт своё собственное спасение. Как мы показали, такая «необходимость исполнения» уместна только в завершающей ситуации. Но этот мистический финал сам по себе архетипичен и не нуждается в сравнительном исследовании «происхождения».

Таким образом, между восточной мифологемой и нашим мифом о Психее можно найти только отдалённую связь. Древнегреческая народная сказка о Психее представляет собой гораздо более близкую параллель. Хотя у нас нет текста этой сказки, мы наверняка знаем из многочисленных отображений этой сказки в древнем искусстве, что в ней Эрос не только приносит страдания Психее, часто изображаемой как мотылёк (ведь это — значение слова psyche ), но что точно так же ему самому Психея доставляет мучения [266] Ян, «Обзор» / Jahn, Bericht. . Это свидетельствует о древности некоторых центральных сюжетов нашего мифа о Психее, которых нет в упомянутых выше восточных мифах. Мысль, что человеческая душа омывается и очищается не пассивно, но и активно навязывает такое же очищение любящему Эросу, в качестве прообраза появляется в народной сказке и в полной мере достигает своего смысла в мифе о Психее. Здесь преображается не только одна Психея. Её судьба неразрывно переплетена с судьбой Эроса, её партнёра. И тогда мы имеем миф об отношениях между мужчиной и женщиной.

Проследить историю мифологии этого Эроса выходит далеко за пределы нашего рассмотрения. Но это не случайно, что его миф всегда связан с «матриархальными таинствами». Эрос как сын Афродиты сравнивается с Гором [267] Перссон, «Религия Греции в древние времена», стр. 119/ Axel W. Persson, The Religion of Greece in Prehistoric Times, p. 119. , и эта параллель показывает его связь с великой областью матриархальных таинств, в которых доминирует Изида, мать Гора. Более того, исследователи последнего времени полагают [268] Там же, стр. 151. , что древнегреческий Эрос был преемником молодого до-эллинского критского бога, соответствующего божественной молодёжи как Адонис и Аттис, с их очевидной связью с Великой Матерью. Это критское происхождение Эроса возвращает нас к до-патриархальному, то есть к матриархальному пласту средиземноморских культур, чьи истоки восходят к доисторическим временам [269] Леви, «Врата Рога», Томсон, «Древняя Эгея» / Levy, The Gate of Horn ; Thomson, The Prehistoric Aegean. .

В связи с этим есть ещё исключительно важная параллель: Эрос, которого в «Симпозиуме» Платона представила Диотима, которую Сократ ясно характеризует как жрицу женских таинств [270] Именно благодаря Бахофену мы знаем о связи между Мантинейской Диотимой и Пеласгинским матриархальным, т. е. до-эллинским, культурным слоем. (Бахофен, «Матриархат», том II, стр. 844 и далее. / (Bachofen, Das Mutterrecht, Vol. II, pp. 844 ff.) . В своём исследовании о «Великом демоне Симпозиума» [271] «Большой демон Симпозиона». Кереньи блестяще интерпретировал этого Эроса и его таинство. Действие таинства — «порождать и носить в красивом», носить «мистического ребёнка, который оплодотворяет как тело, так и душу своим присутствием», и эта беременность свидетельствует о присутствии и деяниях Эроса. Исполнение этой беременности, окончание болям Эроса, — «рождение в красоте». Высшей формой этого рождения, как Сократ узнает из матриархальных таинств Диотимы, является рождение себя в «возрождении посвящаемого как божественного существа».

Нет сомнения, что если бы Апулей как платонист понимал тайну Диотимы об Эросе так же, как её изложил Кереньи, он связал бы её с мистериями Изиды, Элевсинскими мистериями, и старинными народными сказками о страданиях Психеи. Гностические и восточные влияния, возможно, также сыграли свою роль. И всё же, на каждом шагу в этой мифической истории нас поражает её единство и единство женской психологии, которое следует из этого и которое не могло быть получено только из исходного материала. Это становится понятным только на фоне архаической «матриархальной психологии», действующего психического слоя, обнаруживаемого в любом числе мифов, обрядов и мистерий [272] См. Эрих Нойманн, «Великая Мать», стр. 281 и далее / Erich Neumann, «The Great Mother», p. 281 f. .

И теперь, возможно, мы можем понять, как человек должен был создать историю о Психее, этот центральный документ о женской психологии, так как нет сомнения в том, что он не просто передал её, но и помог придать ей форму. С объективной точки зрения, в ней соединились различные потоки архаичной матриархальной психологии. Через мистерию Изиды Египет оказал сильное влияние на эллинистические таинства посвящения, в то время как Элевсинские мистерии, а также греческие и до-эллинские таинства Эроса рождаются из матриархальной, до-эллинской средиземноморской культуры и оказали влияние на Платона и платониста Апулея через Мантинею-Диотиму. Таким же образом мифы и тайны Афродиты не греческие, а пришли из ближневосточных земель, от Великой Матери, части образа и качеств которой проявлены во всех греческих богинях. Восточные мифологемы Великой Матери и её молодого сына (например, легенда об Иштар) также матриархальны, и гностические мифы с их архетипическим небесно-духовным миром убедительно раскрывают борьбу восходящей мужской патриархальной идеологии против владычества архетипа Великой Матери [273] Эрих Нойманн, «Происхождение и развитие сознания», стр. 163 и далее, 460 и далее / Erich Neumann, «Origins», pp. 163f., 460f., etc. .