Мария-Луиза Франц - Архетипическое измерение психики

И здесь может возникнуть вопрос о том, почему для человека необходимо быть в контакте со своими историко-духовными корнями. В Цюрихе в Институте Юнга у нас есть возможность анализировать большое количество американцев и таким образом наблюдать симптомы и следствия пробела в культуре (из-за эмиграции их предков) и утраты корней. В этом случае мы имеем дело с людьми, чьё сознание организовано сходным с нашим образом; но когда мы смотрим глубже, мы находим то, что похоже на лакуну в чёткой последовательности — отсутствие непрерывности! Утончённый белый человек — но под этим находится примитивная тень, о которой в среднем американцы знают ещё меньше нашего. Её эффект проявляется в определённом беспокойстве и внушаемости, некритичной восприимчивости к веяниям моды и склонности к чрезмерным реакциям. Конечно, есть и положительная сторона, проявляющаяся у американцев в предприимчивости и открытости миру. В процессе анализа таких людей рано или поздно предметом обсуждения становится история их предков до момента их эмиграции в Соединённые Штаты. В этот момент анализанды внезапно испытывают необходимость совершить «сентиментальное путешествие» в страну своих предков. Обновлённая связь со страной праотцов обычно даёт вклад в лучшее понимание себя со стороны анализанда.

Эмиграция или периоды жизни в другой культуре в большинстве своём обладают довольно специфическими психологическими последствиями. Англичане знакомы с таким понятием как «пустить корни», под которым они подразумевают бессознательное влияние на колонистов, колониальных должностных лиц и т. п., которые «заражены» африканской ментальностью. Это влияние первоначально негативно, оно принимает форму медлительности, нечистоплотности, склонности придумывать фантастические истории и т. д., в общем, все те качества, в которых белые обычно обвиняют туземцев. Это бессознательное негативное влияние, однако, можно трансформировать в нечто позитивное, если человек, о котором идёт речь, не смотрит свысока на другую культуру, а уважительно открывается ей и принимает её представления и особенности серьёзно. В этом случае эффект будет скорее обогащающим, нежели негативным. Конечно, это верно повсеместно, не только в Африке.

У меня была возможность проанализировать человека, который провёл первые двенадцать лет свой жизни в Гонконге. Было удивительно, насколько бессознательно он стал китайцем. Затем, в процессе анализа, он стал сознательно изучать китайскую мудрость, и ему открылись прежде непредставимые горизонты. Как однажды заметил Юнг, американцы бессознательно ассимилировали значительную часть чёрного населения и коренных индейцев (причём даже те американцы, которые не имели кровной связи с этими группами). Сегодня, много лет спустя после того, как Юнг сделал это замечание, американцы начинают это осознавать, и многие пытаются сознательно открыть себя этим культурным влияниям. Однако такие влияния всё ещё изучены слишком слабо. Тем не менее, не вызывает сомнения, что страна и народ, к которым принадлежит человек, и их историческое развитие являются значительным фактором в психике людей. Мы по уши завязаны не только в нашем собственном прошлом, но и в нашем коллективном историческом прошлом, вне зависимости от того, нравится ли нам это, и осознаём ли мы это.

Более того, с психологической точки зрения прошлое может стать настоящим пожирающим монстром, который может полностью парализовать нас. Прошедшее, в котором неизбежно исчезает поток исторических событий, является грандиозной силой. По этой причине жители Индии представляют время в виде ужасающей богини Кали (от слова kala , иссине-чёрное, смерть и время), жители Тибета — как Махакала (великое время, Великий Чёрный), а в нашей собственной культуре это Отец Время, хромой, сатурнический старый мужчина, который всё поглощает. Также, как и у членов старых развитых семей можно заметить признаки вырождения, некую разновидность скептической усталости, когда больше не хочется начинать ничего нового, так и слишком значительное культурное прошлое может ложиться тяжким грузом на целые нации. Например, я часто замечала у итальянских интеллектуалов, что античная и средневековая культура так тяжело давят на них, что они временами утрачивают определённую наивность, которая нужна, чтобы начать что-то на самом деле новое. (Разумеется, это можно преодолеть при помощи понимания.) Как результат амбициозного перфекционизма, который требует от них продемонстрировать их культуру, выразить себя через лингвистические изыски и сопровождать каждое утверждение бесчисленным количеством ссылок и примечаний, они производят вещи, полностью лишённые силы, искусно выделанные художественные работы, избавленные от силы и влияния. Прошлое подобно огромной силе, которая засасывает вас и превращает в камень, если вы больше не движетесь вперёд или остаётесь на месте. Я полагаю, что многие люди стали симпатизировать коммунизму и анархизму, так как казалось, что они пообещали tabula rasa для нового начала. Люди проецируют качество наивности и мощи на низшие социальные классы и надеются, что от них придёт творческое обновление. Конечно, проекция является ошибкой. Они должны работать над tabula rasa и творческим новым началом внутри себя самих; так как если такие трансформации остаются только на внешнем коллективном уровне, они обычно приобретают негативный поворот.

Но почему вообще нужны какие-либо трансформации? Почему дух времени меняется в культуре с течением столетий? С юнгианской точки зрения это связано с определённым противоречием, существующим в человеческой природе, а именно противостоянием сознания и бессознательного. Выше я упоминала, что факторы коллективного бессознательного обладают двумя аспектами: с одной стороны, они выражают себя как «инстинкты» или «побудительные мотивы» — поведенческие формы, такие как сексуальность, стремление добиться положения в обществе, воспитание детей и территориальность; с другой, они проявляются как типично человеческий религиозно-мифологический мир фантазий. В этом последнем Юнг видел первичный элемент разума, формой выражения которого является символический жест и символический образ. На архаическом уровне, например, это многие «магические» идеи, которые вырастают вокруг инстинктивных действий [2] С.G. Jung, Mysterium Conjunctionis, cw 14, para. 602. . В частности, Юнг наблюдал в Африке, как туземцы, живущие у подножия горы Элгон, каждое утро плюют на свои руки и затем протягивают открытые ладони в направлении восходящего солнца. Когда он спросил их о смысле этого действия, они только и могли ответить, что «мы всегда так делали». Они однозначно отрицали молитву солнцу. В действительности слюна повсеместно имеет значение «субстанции души», а восходящее солнце, aurora consurgens , символизирует появление божества. С нашей психологической точки зрения архетипический жест элгонцев означает что-то вроде «О Боже, мы подносим тебе в дар наши души!» Однако они были абсолютно бессознательны в отношении того, что делали. Они знали об этом также мало, как мы знаем о том, почему прячем яйца на Пасху [3] Обычай, существующий в некоторых западных странах. Утром Пасхи в доме прячутся пасхальные яйца, которые в результате поисков дети находят в «гнезде» пасхального кролика, происхождение которого, возможно, относится к древнегерманскому периоду. Кролик был символом тевтонского божества весны и плодородия (прим. перев.). или зажигаем на Рождество свечи на принесённом в гостиную дереве.