Михаил Андронов - Антисемитизм в метапсихологических очерках

Создание новых мифологем неизбежно из-за неизбежной десексуализации либидо, но социально предпочтительные формы — не в реактивном (религиозно-культурном) изживании массового десексуализированного либидо, а в указанном несколько ниже. Иначе женоубийца Позднышев обязательно превратится в самоубийцу Федю Протасова у «зеркала русской (да и не только русской) революции». Резкий рост числа молодежных самоубийств в России в 1907 — 1913 гг. — известный факт. Что-то не улавливаются здесь инцестуозные мотивы юнгианского возрождения! Все с точностью до наоборот! Таковы реальные последствия юнгианского мифологического возрождения. Юнгу не мешало бы понять, что «символ Дерева, обвитого змеей, следует толковать (не) в значении матери, оберегаемой от инцеста» [11]. Для такого его значения в Раю было другое дерево — «Древо жизни». Не змей оберегал его, а Бог! И, как видим, уберег для универсального культурно-исторического типа бессознательной психической инстанции у человека, до которой юнгианские «архетипы» так и не возвысились. Если Юнг это знал (а ведь не мог же не знать!), то тем хуже для него! Что означают такого рода «нечаянности» в психоанализе объяснять не надо. Христианский крест — биполярная символика не деревьев вообще (мужская и женская, по Юнгу), а двух вполне конкретных запретных райских деревьев: отцеубийственной смерти с познанием добра и зла новой культурной парадигмы и вечной жизни 28 28 Место пересечения обоих деревьев — символ нерепрессивной культуры и танатальной дискретности. . Иначе: двух культурно-исторических типов бессознательной психической инстанции у человека [2]. Юнг же символ дерева смерти преподнес в значении жизни. Все точь-в-точь, как у Ницше, и мотивация одна и та же — замещение собой Бога! Он надеялся на мощь всепобеждающего учения Фрейда, которое ради этой цели до неузнаваемости исказил и которым Ницше, естественно, совсем не владел. Такому мощному инструменту и такое убогое применение! Еще один реваншист из архаического осадка иудаизма! Мерило глубины залегания этого осадка по антропосфере планеты — антисемитизм — неосознанная зависть носителей инстинкта декаданса к свободным от этого инстинкта. Только там, в этом архаическом осадке (при односмысловых понятиях культа и культуры) и могли быть справедливыми культуртрегерские идеи мифотворчества Юнга. Единство генезиса культа и культуры первым завершил иудаизм. Последующее мифотворчество неизбежно стало внеположным культуре и враждебным научному мышлению, поставляя компенсирующее жизненные невзгоды удовольствие в указанную Фрейдом «щадящую зону» и снижая, тем самым, уровень вытеснения, требуемый жесткими условиями существующей реальности. Кровавая расплата за это удовольствие неизбежна!

Ницше, Юнг, юнгианка Камилла Палья, куда ни плюнь — попадешь в Смерть. Во всей истории с ними больше всего мне импонирует выставление против Пальи студенческих пикетов. Как тому горьковскому матросу Балтфлота — американская машинка, которая, выполняя сложные операции, свистит то, что она свистит! Коллективные действия студентов, защищающие приватность западного бытия от индивидуальных проявлений массового психоза — тоже неплохое выражение репрессивности культуры. Зря Б. М. Парамонов ожидает открытий от таких постмодернистов, как Камилла Палья. Все их открытия — это «прикровенные» открытия самих себя. Вот здесь его слово «прикровенное» как та самая американская машинка особенно хорошо свистит.

Любой миф содержит в себе танатальную составляющую, особенно ярко проявляющуюся в момент его крушения. Она всегда консолидируется с танатальным влечением в антисемитизме и, тем самым, льёт воду на мельницу последнего, вне зависимости от того, связан ли этот миф с еврейской проблемой или, как в нашем случае, — нет.

«Есть гениальные философы, но люди понимающие давно уже догадались, что философия есть род художественной игры, что строится она не на поиске истины, а на создании мифа» [12. С. 435]. Так зачем же тогда она? «Ну вот, опять охота на ведьм! — подумает читатель. — Б. М. Парамонов сказал же, что они «уже улетели на свой шабаш без возврата» [6. С. 54]. Может, еще помахать им на прощание батистовым платком? А не вернуть ли их, пока не поздно, из десексуализированного шабаша «нерепрессивной» культуры не в костер, конечно, и не на крест, а на де-десексуализацию? Прямо на кушетку к доктору Фрейду! Социум ведь на кушетку потом уже не положешь! Доктором ему будет Смерть — частичное самоистребление. Как хотели того Ф. Ницше и Л. Н. Гумилев. Да простит наш друг Б. М. Парамонов в столь далекой для нас Америке за охоту на этих ведьм!

«Без Америки» 29 29 Одноименная статья Б. М. Парамонова о работах А. М. Эткинда // Звезда. 1998, N 4. тут уже Б. М. Парамонов не обойдется! Видимо все-таки не случайно А. М. Эткинд рассмотрел «иную свободу» на американском примере. Хотя и с печальным исходом. Печальность исхода предопределена неизбежным слиянием личного десексуализированного либидо с массовым. Его невозможно разделить по индивидам. Оно всегда слитно. «Иная свобода» для личности неизбежно превращается в «иную свободу» для всех — Смерть!

Менее мрачная перспектива состоит в возможности широчайшей инвестиции либидо (в форме денежных знаков) в индивидуализированные или узкокорпоративные мифы. Только так, объединив его с продуктами сексуального (вытесненными или сублимированными), возможно неслиянное интегрирование десексуализированного либидо. Инъекция реальности в таким образом интегрированный Вектор-Миф будет иметь альтернативу обильному кровопусканию — падение индексов на фондовых биржах. Только в этом случае энергоноситель самоистребления может стать энергоносителем экономического процветания, падение индексов на фондовых биржах — субститутом танатальной дискретности. «Нерепрессивная» культура и здесь отсутствует. Но ее репрессивность в конце женской фазы действительно мала.

Пожелаем Б. М. Парамонову подольше удержать в США маятник часов исторического времени в конце этой фазы!

Власть над таким уровнем существования нам пока еще не доступна.

Изгнав на мифотворческой основе евреев, мы оказались в замкнутом кругу реинкарнаций. 30 30 При полном отсутствии евреев и реинкарнаций не было бы. Вымерли бы в невротической фазе [3], став добычей соседей. Десексуализированное либидо не дает нам из него выхода. Самоистребляемся и, «смертию смерть поправ», в танатально-дискретной фазе якобы перерождаемся. Перерождаемся, конечно, но не в главном! Еврей — не национальность, а состояние человека как биологического вида психического генезиса, возникшее в антропогенезе [2], и в силу его видовой полезности, генетически оприходованное в фенотипе народа любой расы.