Михаил Андронов - Антисемитизм в метапсихологических очерках

Пределы изменения культурного и внекультурного представительства Природы в бессознательном и определяют ширину разделяющей границы. Когда уровень десексуализации достаточен для компенсации «язв культуры», возникающих в мужской фазе, и мал в женской для перехода в фазу танатальной дискретности, можно уверенно вести речь о свободе совести. В этом — сакраментальный смысл отсутствия окончательного воплощения Богооткровенной истины в иудаизме. Графическая интерпретация феномена дана в работе [2]. В точке генезиса еврейского бессознательного ( максимальная репрессивность ) ширина разделяющей границы — предельно возможная из-за отсутствия Танатоса [1]. Вот почему ни один еврей, поставленный Б. М. Парамоновым под знамена «еврейского философа» Ницше (кроме самого знаменосца), указанную ширину границы в сторону Зла (танатальных влечений) не преступил. К Шестову, Эренбургу, Швейцеру, как и к их библейскому прототипу Иосифу, тяготеет и Пушкин, сказавший все, когда нельзя было говорить ничего! Угодил только в ссылку! Не в Бастилию же! Еврей — в ментальности, русский — в судьбе. Если уж собирать фамилии выдающихся евреев под знамена этого «еврейского философа», то зачем же обходить вниманием фамилию главного знаменосца и воплотителя его идей «во всей полноте бытия»? Для «вящего анализа»? Где притаилась базаровская «Царевна-лягушка», у десексуализированного Ницше искать не надо. Она лежит на поверхности. Ясно, «радость об уничтожении (какого) индивида» для Ницше будет особой! Бога! Но, чтобы обожиться, убитого Бога нужно съесть! Вот почему христианский евхаристический каннибализм его не устраивает. Ему нужен настоящий, за первичной тотемической трапезой! По части же человеческих жертвоприношений можно отметить, что они были сознательными (без кавычек) попытками уклонения от хаоса самоистребления. До понимания серьезности переживаемых праисторическими людьми проблем ни Ницше, ни Юнг, ни Палья не доросли. Казнь Спасителя — запоздалый феномен из той же обоймы, заменивший обряд обрезания Его Жертвой. Толкование Фрейдом обряда обрезания должно быть дополнено в этой связи заменой реальных человеческих жертвоприношений символическими. Но символические Ницше также не устраивают. Ему нужно созерцание первобытных, реальных, но в новых исторических масштабах! Вся философия Ницше (кроме метафорической символики) ничем не отличается от философии преступника, бессознательно чувствующего свою вину. Отсюда и самоидентификации с Христом («Се Человек», «Распятый») в эпистолярном наследии этого (сверх) человека и антихриста. 26 26 Очерк «Бледный преступник» в «Так говорил Заратустра» очень примечателен.

Роза из навоза это не тот случай! Из навоза этих персонажей роза ну никак не получится! Трудно поверить, что Палья для такого опытного психоаналитика как Б. М. Парамонов, «неведома зверушка» [7. С. 249]. Десексуализированные либидуны бывают не только мужского, но и прекрасного пола! А теургическую ивановскую «Башню» она ему не напомнила? С ее «Эросом невозможного»? Палья — носитель того же самого явления, что и лидер русских символистов Вяч. Иванов. Феминизм за разумными пределами (когда «штепсель» загорающейся женщины уже «не подходит ни к одной человеческой розетке») — феномен из той же обоймы. Пусть же полюбуется Б. М. Парамонов также на аналогичный мужской феномен в США — Promis keepers (верность клятве, завету) с теургическими мистериями на стадионах. Здесь только нужно иметь в виду, что у женщин на Западе свой пол совпадает с виртуальным (в действительности «розетка для штепселя» Камиллы Пальи), а у мужчин виртуальный пол — противоположен. Вот и мечтают они на стадионах о виртуальной «Прекрасной Даме», забыв о своей, реальной. Феминизируются и те, и другие. Женщины — реально, мужчины — виртуально. Ситуация как в России в начале ХХ века. Не имею возможности полюбопытствовать, но на этих стадионах должен быть «цвет» американского общества, как в ивановской «Башне» — русского! Что такое юнгианская «самость, пребывающая во всем» «как психическая тотальность» в «целостности феноменального мира» [10], если это не высокохудожественный гимн превращению личностей в единое стадо? Спасибо Юнгу! В минуту уныния, когда автором овладевает тоска по твердой власти, он всегда возвращается к этим строкам!

А что за культурная позиция Пальи: «опредмечивание, экстерьеризация, объективация творческого духа» [7. С. 250]? А кладовщица на складе этот самый опредмеченный дух-то оприходовала? Вот уж поистине: «Красота спасет мир!» А на каком основании самку Наташу Ростову (только не «плодородную», а «плодовитую») Палья зачислила в андрогины? Ну, ей видней! На смысловое овладение юнгианскими «синхроничностями акаузальных смысловых отношений», вневременными и внепространственными «архетипами коллективного бессознательного» «опредмеченного духа» читателя явно не хватит.

Неколлективным бессознательное быть не может даже во сне [1]. Разве что в коме индивида или «вне времени и пространства» — в Вечности, в Боге! Царствие ему небесное! Вот куда Юнг его поместил! Вот она ницшеанская «радость об уничтожении индивида»! Вот для чего меч у Камиллы Пальи! Вот куда ведет миф о «нерепрессивной» культуре в постмодернизме! Культура — не социальный, а природный феномен, проявляющийся в социуме. Декларация отмены имманентно присущей ей репрессивности для юнгианского преодоления моральных установок «как реликтов одностороннего сознания, не способного охватить целостность бытия», равнозначна декларации отмены действия объективных законов природы. Это не означает, естественно, незыблемость моральных установок и соответствующих им культурных парадигм, смена которых — тоже природный процесс, проявляющийся в обществе. В периодах, соответствующих этой смене, репрессивность культуры действительно отсутствует. Но это опасные периоды, когда жизнеутверждающие влечения социума и его влечения к гибели наиболее близко подходят друг к другу для совместного изживания [1].

Следов поспешного преодоления моральных установок «как реликтов одностороннего сознания, не способного охватить целостность бытия», достаточно и их касаться больше не буду. Не возражаю против того, что жизнь шире морали (из изложенного здесь ясно, что в некоторые исторические периоды — существенно шире), но в усиленном педалировании этой темы можно всегда усматривать сознательную рационализацию какого-нибудь бессознательного феномена.

Бердяев был прав, назвав большевизм негативом христианской аскезы. Нетрудно заметить, что треугольник Кандавла, приведший к христианству, перевернут относительно такового, приведшего к большевизму. Мужское совпадение вершин его в христианстве и большевизме объясняется тем, что христианство было прямым образованием 27 27 К иудеям не относится. Если бы оно у них состоялось, то было бы тоже реактивным. , а большевизм — реактивным, вытеснившем женскую доминацию в комплексе и заменившем ее мужской. Вот почему христианство не было «прикровенным восстанием иудеев- гомосексуалистов». Иначе, по тем же «гомосексуальным» основаниям возник бы и большевизм. Что это не так, Б. М. Парамонов хорошо знает. Общим было только обнуление репрессивности культуры [1]. Но в разных фазах: при возникновении культа (конец фазы 3), а также в разделении церквей (как и в возникновении большевизма) — фаза 6 [2].