Эстер Хардинг - Психическая энергия: превращения и истоки

82 Когда дух зерна представлен пшеничной матерью, а не волком, в большей мере подчеркивается положительный, а не отрицательный аспект этого духа. Тем не менее, даже здесь присутствует отрицательное значение. Возможно, разница в позиции, представляемой контрастом между двумя символами, связана с возможностью выращивания достаточного урожая в данной местности. В плодородных районах человек склонен был представлять дух зерна матерью, тогда как в северных районах и на бесплодных почвах, где урожаи были под сомнением, — более подходящим символом выступал волк.

Там, где доминировал положительный аспект духа зерна, — сноп, олицетворяющий пшеничную мать, оберегался в период вегетации и почитался во время жатвы. Его одевали, как женщину, и хранили в амбаре всю зиму. Здесь мать зерна периодически церемонно навещали и спрашивали, хорошо ли она себя чувствует. Если казалось, что она ослабла, сноп сжигали, а на его место водружали новую пшеничную мать, так как обессилевшая мать не может разродиться крепким потомством.

Здесь мы видим переход от положительного аспекта духа зерна к отрицательному. Если мать зерна ослабевала, ее саму необходимо было сжечь, дабы она не принесла голод вместо изобилия. Таким образом, при определенных обстоятельствах дух зерна, похоже, становился пагубным для человека. В таком случае его следовало уничтожить или изгнать, то есть избавиться от угрозы голода. И человека, связавшего последний сноп, принимали за олицетворение этой потенциальной опасности и изгоняли из деревни, как козла отпущения. В некоторых случаях его действительно убивали. Древние мексиканцы во время сбора урожая регулярно убивали человека кукурузы, но не как козла отпущения, а в качестве жертвоприношения, а его тело съедалось в ритуальной трапезе, подобно тому, как съедали свинью в Элев-синских мистериях.

Постепенное развитие и совершенствование этого варварского обычая прослеживает Фрэзер. Поначалу обряд требовал реального убийства и поедания человека, считавшегося фактическим воплощением духа зерна. Позднее приносили в жертву и съедали зерновое животное; эту стадию иллюстрирует свинья Деметры и жатвенный боров. Затем последовало съедение хлеба из свежесжатой пшеницы, выпеченного в форме человеческого тела. И наконец появилась подлинная церемониальная трапеза.

83 подобная той, что отмечается по завершении сбора урожая риса на острове Вит, когда каждый член племени для участия в ритуале под названием «поедание души риса» должен был внести немного риса из своего нового урожая13. Это название ясно указывает на обрядовый характер трапезы. В этом пиршестве в ознаменование окончания сбора урожая мы видим ранние истоки причащения, во время которого верующие вкушают тело бога в символической форме, полагая, что тем самым они впитывают его естество и силу.

Эти легенды и обычаи, окружающие дух зерна, представляют два аспекта стремления человека разрешить проблему потребности в пище. С одной стороны, он пытается контролировать природу и таким образом расширить источник пополнения припасов. С другой стороны, он решает задачу управления своим собственным естеством. К собственной врожденной лености и инертности, порождаемых, как говорят буддисты, авидьей или незнанием, добавляется его непреодолимое влечение утолить сиюминутный голод, невзирая на последствия. Последнее также является следствием авидьи. ибо если бы человек действительно осознавал последствия съедения всего сразу, то, очевидно, так бы не поступал. Но поскольку муки сегодняшнего голода безотлагательны и неотвратимы, а переживание голода завтрашнего далеко, то человек может представить его лишь как жалкое подобие сегодняшних страданий. Поэтому представитель примитивной культуры — так же, как первобытный человек в современном индивиде — не желает задумываться над законом причины и следствия, осознание действия коего, согласно буддистам, — урок, который необходимо усвоить людям «малого ума»14. Он предпочитает поступать, руководствуясь изречением: «Давайте есть и пить; ведь завтра мы умрем».

Гонтран де Понсен15 сообщает, что живя среди эскимосов северной Канады, он обнаружил, что в первую ночь пути они съели пищу, приготовленную на весь период путешествия. К нему отнеслись с большим подозрением, когда он съел лишь часть своих припасов, оставив остальное про запас. В конце концов ему пришлось отдать все личные припасы своим спутникам, опасаясь их враждебного отношения к нему. Это было особенно тяжело, так как к тому времени он еще не привык к эскимосской пище и надеялся, что небольшого запаса продуктов питания «белого человека» ему хватит до конца путешествия. Одно лишь наличие за- 84 паса пиши большего, чем требовалось на один день, стало опасностью. Ибо его спутники не только съели все его припасы: после обильного пиршества они проспали весь следующий день, отказываясь подняться, несмотря на тот факт, что им предстояло долгое и опасное путешествие.

Кочевые и промышляющие охотой народы, такие как эскимосы, вынуждены периодически, но регулярно, заниматься добыванием пиши, и одна лишь эта необходимость не позволяет им спать все свободное время. Но когда племя оседает и начинает заниматься сельским хозяйством, оно в значительной мере освобождается от опасностей и неопределенности образа жизни, основанного на охоте. Оно может обеспечивать себя пропитанием с собственных возделываемых земель, и больше не зависит от наличия дичи. Однако само существование запаса еды являет новую опасность для жизни.

Если основную опасность прежней жизни человека (как охотника) составляла свирепость животных, а также непредсказуемое появление и исчезновение дичи, то теперь его главными врагами стали человеческая лень и жадность. Ибо когда группа людей впервые собирает урожай и получает большое количество еды, естественной реакцией является желание немедленно устроить пир. На наших современных праздниках сбора урожая мы сами поступаем аналогичным образом. Будучи благодарением Дарителю урожая, этот праздник одновременно служит удобным случаем устроить пиршество, где отметается привычное сдерживание чувственных излишеств. Но человек примитивной культуры не только пирует; он к тому же разбрасывает и уничтожает то, что не может съесть. Затем, когда все разбазарено, неизбежно следует нужда, ибо в чисто сельскохозяйственной общине нет никакой иной возможности восполнить запасы продуктов до следующего урожая.

Эта стадия проблемы, с вытекающей необходимостью дальнейшего психологического развития, отображена в древней фригийской легенде о духе зерна16. В ней говорится, что Литиерс, сын царя Мидаса (такого же обладателя несметного богатства, как Плутон в мифе о Персефоне), был жнецом пшеницы. У него был непомерный аппетит, ибо как незаконнорожденный сьш он представлял теневую сторону или противоположный, бессознательный аспект своего отца. Мидас, его отец, представляет богатство и достаток, а незаконнорожденный сьш, не наследник и изгой в семье, неизбежно наделен всеми отрицательными аспек- 85 тами, которых избегает «сын и наследник». Таким образом, Литиерс — это подлинное олицетворение ненасытной жадности. Он промотал и разбазарил все накопленное отдам богатство.