Клод М Стил - Как стереотипы заставляют мозг тупеть

Сандра Дэй О’Коннор и Рут Бейдер Гинзбург, возможно, не понимали этого, но во время своих одиночных периодов в Верховном Суде, они несли дополнительную физиологическую нагрузку, невидимую стоимость их дополнительной бдительности, которую им приходилось чувствовать. Мэри и я обнаружили, что вызвать подобную реакцию достаточно легко. Она происходит при самых обычных обстоятельствах. Разница между видео «три к одному» и «один к одному», если вы не женщина в этой экспериментальной ситуации, вряд ли заметна. Тем не менее, видео «три к одному» было достаточно, чтобы ускорить пульс, повысить кровяное давление и увеличить стресс женщин-участниц, а также заставить их рассматривать видео и экспериментальную комнату в поисках подсказок о вещах, с которыми им, возможно, придется иметь дело как женщинам из мире математики, науки и техники.

Мы с Мэри проводили другие подобные эксперименты. Они также показали силу случайных привычных сигналов и то, как они способны вызывать угрозу идентичности. И они показали, что сигналы делали это, заставляя людей беспокоиться о плохих вещах, с которыми они могут иметь дело в ситуации на основании того, кто они есть. Что важно, эти эксперименты воспроизвели обнадеживающее нас открытие, которое Валери и я делали ранее: сигналы, которые демонстрировали безопасность идентичности, часто подавляли угрозу идентичности участников, даже когда другие сигналы в обстановке все еще представляли ее.

Мы начали исследование (Валери, Мэри и я) в поисках того, от чего зависит сила угрозы идентичности. Я думаю, мы нашли ответ. Это сигналы и особенности обстановки демонстрируют плохие личные идентификации. Чем больше таких сигналов, тем хуже угрозы они предвещают. Тем больше шансов у угроз, чем больше мы чувствуем угрозу своей идентичности. Речи Сандры Дей О’Коннор в первые дни работы в Верховном Суде были наполнены сигналами – не ненависть, не явное предубеждение со стороны коллег, а просто обычные черты суда и его контекста, которые демонстрировали идентификации, основанные на ее поле – от малочисленности женских туалетов до стереотипных вопросов от репортеров. [18] Ч тобы проиллюстрировать этот аргумент в отношении школьного обучения меньшинств, приведу еще пример: можно было бы ожидать, что угроза подтверждения стереотипа будет более широко представлена в среде учащихся из числа меньшинств в школах и колледжах с большим количеством сигналов (небольшое количество студентов из числа меньшинств, элитная атмосфера обучения, мало преподавателей из меньшинств и т. д.), гораздо больше, чем в школах и колледжах с меньшим количеством сигналов (достаточная «критическая масса», множество способов быть успешным, видимое лидерство меньшинств и т. д.).

Итак, у нас был рабочий ответ, который мне нравился потому, что было ясно: сигналы и идентификации, по крайней мере на некоторое время, вы можете изменить. Вы можете взяться за них, и вы можете формировать то, что люди думают об этих сигналах. Если угроза идентичности коренится во внутренней психологической особенности, некой уязвимости, тогда ее будет труднее излечить. Хватит ли для этого лекарей? Но окружающая среда (по крайней мере на некоторое время) может измениться. И степень, в которой она воспринимается как угрожающая, также может измениться. Мне понравился ответ, который мы получили. Он предложил понимание того, как угроза идентичности и ее пагубные последствия в важных местах, возможно, сократятся. Ответ дал нам подсказку, как подумать о лекарстве. Он поставил акцент на окружении – его значимых особенностях и договоренностях, его «неудобствах», как Берт Уильямс постановил, и на том, как они воспринимаются.

С этим пониманием я чувствовал, что у нас есть что-то, что может улучшить опыт интеграции идентичности в реальных условиях. Я надеялся, что это так потому, что в этот раз мы бросили сами себе этот вызов.

Осенью 1967 года я поступил в аспирантуру по социальной психологии в университете штата Огайо в Коламбусе. Первое, что нужно сказать об аспирантуре – или медицинском университете или юридической школе, если уж на то пошло – так это то, что практически никто не начинает учиться без некоторого чувства робости. Вы – новичок в сложном, оценочном мире, в котором вы хотите преуспеть. Вы считываете доступные подсказки в поисках доказательства, что вы на своем месте. Все так делают. Но быть единственным черным студентом по моей программе и одним из двух чернокожих на факультете психологии, где учится более ста аспирантов, в эпоху, когда расовая интеграция была еще в новинку для высшего образования, было удивительно. В общем, я испытывал дополнительное беспокойство.

Соответствовал ли я образу того места? Как и предполагают все аспирантские программы, моя подчеркивала превосходство: ценности, которые определили университет, качество работы, которая его воплотила. Они вдохновляли меня. Но они пришли с багажом – с моей точки зрения единственного черного человека – с багажом полностью «белой» программы. Таким образом, некоторые из случайных особенностей бытия белокожих ученых – выбор мантии, любовь ко всему европейскому, выбор сухих вин, меньшее знание черной жизни или популярной культуры – неявно ассоциируются с превосходством. Превосходство, казалось, имело идентичность, которой я не совсем обладал и беспокоился, что не смогу ей соответствовать. Возможно, я мог бы притворяться некоторое время, но скоро, я был уверен, за красивым фасадом начнет проглядывать неидеальный я. Многие аспиранты, думаю, проходят через подобие данного синдрома самозванца, когда пытаются ассимилироваться в профессиональную культуру. Но, когда между идентичностями пролегает раса, такая профессиональная ассимиляция может показаться почти невозможной.

Средняя форма угрозы подтверждения стереотипа также висела в воздухе. Это было место, где интеллектуальные способности ценились больше всего из человеческих черт, и до меня не преминули донести, что в американском сознании именно этой характеристики моей группе недостает. Чтобы я не забыл об этом, сама наука психология продолжает поднимать вопрос о том, имеют ли черные и белые люди одинаковый генетический интеллектуальный потенциал. В те дни Артур Дженсен выражал сомнения в работе под названием «Насколько мы можем повысить IQ и научные достижения?» Позже об этом напишут Ричард Херрнштейн и Чарльз Мюррей в «Колоколообразной кривой». Психология задает этот вопрос с сезонной регулярностью. И вот я здесь, представитель группы чернокожих решил узнать ответ на этот вопрос.