Атул Гаванде - Все мы смертны. Что для нас дорого в самом конце и чем тут может помочь медицина

А еще он был очень рад, что может почти весь день проводить наедине с самим собой. После завтрака он уходил к себе посмотреть телевизор – “понаблюдать за этим бардаком”, как он выражался. “Люблю следить за политикой. Прямо как телесериал. Каждый день новая серия”. Я спросил, какой канал он смотрит – FOX? Нет, MSNBC.

– MSNBC? Так вы, выходит, либерал? – спросил я.

Лу ухмыльнулся:

– Ну да, я либерал. Да я хоть за Дракулу проголосую, если он заявит, что он демократ!

Потом Лу разминался – ходил с сиделкой по этажу, в хорошую погоду гулял в саду. Это тоже для него было очень важно. В предыдущем пансионате его в последние месяцы не выпускали из инвалидного кресла: сотрудники считали, что ходить ему небезопасно, ведь он то и дело теряет сознание. “Достало меня это кресло”, – жаловался Лу. А здесь, в “Центре Флоренса”, ему, наоборот, помогли избавиться от кресла и посоветовали попытать удачи с ходунками. “Я даже горжусь, что добился своего”, – сказал Лу.

В полдень у всех обитателей дома – ланч за большим обеденным столом. Днем, если Лу не собирался играть в карты и у него не было других планов, он обычно читал. Выписывал National Geographic и Newsweek. И, конечно, читал книги. Только что закончил триллер Роберта Ладлэма. Взялся за исторический труд о гибели Великой армады. Иногда Лу доставал свой компьютер Dell и смотрел видеоролики на YouTube . Я спросил, что он именно он предпочитает смотреть. Лу привел пример: “Я уже давным-давно не был в Китае, с самой войны. Так что подумал: наведаюсь-ка снова в город Ченду, тем более что это один из древнейших городов в мире, ему много тысяч лет. Наша часть была расквартирована поблизости. И вот я включаю компьютер, ввожу слово «Ченду» – и вот уже гуляю по всему городу! Вы знаете, что там есть синагоги? Представьте себе! А мне показывают – вот тут синагога, а вон там еще одна! Я весь город насквозь прошел, – рассказывал Лу. – День пролетает очень быстро. Просто на удивление быстро”.

Вечером, после обеда, Лу любил поваляться в постели и послушать в наушниках музыку через компьютер: “Очень люблю эти мирные вечера. Вы не поверите, как тут становится тихо и спокойно. Я слушаю легкую музыку”. Лу находил радио “Пандора”, слушал мягкий коммерческий джаз, или Бенни Гудмена, или испанскую музыку – под настроение. “Лежу себе и думаю”, – говорил он.

Как-то раз, когда я навещал Лу, то спросил его:

– Как вы думаете, ради чего стоит жить?

Он ответил не сразу:

– Иногда на меня находит, и я подумываю, что пора закругляться, – наверное, просто падаю духом. Говорят же: хорошенького понемножку. Я же совсем замучил свою Шелли. Все твердил ей, мол, в Африке, когда стареешь и уже не можешь работать, тебя уводят в джунгли и бросают на съедение диким зверям. Она думала, у меня крыша поехала. Нет, говорю. Я уже не приношу пользы. Штат вынужден тратить на меня деньги. И такое на меня находит время от времени. А потом я говорю – ладно уж, пусть идет как идет. Буду плыть по течению. Раз все хотят, чтобы я пожил еще немного, поживу.

Мы говорили в гостиной, примыкавшей к кухне. Огромные, до потолка, окна выходили на две стороны. Приближалась осень. В окна лился белый теплый свет. Внизу был виден город Челси, вдали – Бостонская гавань и залив Броуд-Саунд, а надо всем этим – небо, синее, как океан. Мы говорили о жизненном пути Лу почти два часа, и вдруг меня осенило, что я впервые перестал бояться, что когда-нибудь и сам доживу до таких лет. Лу было девяносто четыре, и в этом, конечно, не было ничего гламурного. Зубы у него торчали в разные стороны, будто какие-то древние скалы. Болели все суставы. Он пережил жену и сына и больше не мог передвигаться без ходунков, на передние ножки которых были насажены желтые теннисные мячики. Иногда он путался и терял нить разговора. И при всем при том было ясно, что Лу ведет образ жизни, позволяющий ему ощущать, что в этом мире у него по-прежнему есть законное место. Все вокруг хотели, чтобы он пожил еще немного. И было видно, что и любому из нас, вероятно, можно обеспечить подобное будущее.

Болезнь и старость пугают нас не только тем, что чреваты неизбежными потерями, но и перспективой оказаться в изоляции. Когда человек осознает, что жизнь его конечна, ему нужно совсем немного. Ему уже ни к чему богатство. Он не стремится к власти. Он просит лишь об одном: дайте мне, пока возможно, самостоятельно писать историю своей жизни в нашем мире, принимать решения и поддерживать связи с окружающими в соответствии со своими собственными приоритетами. В современном обществе принято считать, что физическая немощь и невозможность обойтись без посторонней помощи исключают подобную независимость. Но Лу Сандерс – а также Рут Баррет, Энн Брейвман, Рита Кан и многие другие – научили меня, что это вполне возможно.

– Будущее меня не тревожит, – сказал Лу. – У японцев есть такое слово “карма”. Оно значит “чему быть, тому не миновать”, и я тут ничего не решаю. Я знаю, что скоро умру. Ну и что? Я славно пожил.

Пока я не начал задумываться о том, что ждет моих пожилых пациентов вроде Лу Сандерса и прочих, мне не приходило в голову просто выйти за порог моего хирургического отделения и разузнать, как они живут. Но когда я увидел, как меняется вся сфера заботы о пожилых, меня поразило, насколько прост ее основной принцип и какое глубокое влияние он оказывает на медицину – даже на то, что происходит в стенах моего кабинета. Этот принцип гласит: если способности человека ограниченны – будь то по старости или из-за болезни, – а мы хотим сделать его жизнь лучше, то, как правило, стоит обуздать свои чисто врачебные порывы и отказаться от попыток во всех случаях вмешиваться, все контролировать и пытаться исправить. Нетрудно было понять, насколько важен этот подход для многих из тех пациентов, которых я видел в своей повседневной практике, – для людей, которые на любом этапе жизни могут внезапно столкнуться с фактом своей смертности. Но тут возникает трудный вопрос: когда надо пытаться что-то исправить, а когда нет?

Саре Томас Монополи было всего тридцать четыре, и она впервые готовилась стать матерью, когда врачи моей больницы поняли, что она скоро умрет. Все началось с кашля и болей в спине. Рентгенография грудной клетки показала, что ее левое легкое спалось, а грудная клетка наполнена жидкостью. С помощью длинной иглы врачи взяли пробу этой жидкости и отправили на анализ. Подозревали какую-то инфекцию, но оказалось, что это рак легких, уже успевший распространиться на плевру – внутреннюю оболочку грудной полости. Срок беременности составлял 39 недель, и тот самый акушер-гинеколог, что направил Сару на обследование, сообщил страшную новость ей, ее мужу и ее родителям, пришедшим на прием вместе с ней. Гинеколог воздержался от прогнозов – для этого нужна была консультация онколога, – но у Сары просто земля ушла из-под ног. Ее мать разрыдалась: ее лучшая подруга в свое время умерла от рака легких.