Эдвард Слингерленд - И не пытайтесь! Древняя мудрость, современная наука и искусство спонтанности

Мы, однако, живем в эпоху, когда ценности и обещания традиционных религий поставлены под сомнение. Многие теперь отрицают традиционные религиозные системы и считают себя атеистами или людьми “верующими, однако не религиозными”. Это не значит, что они научились жить вовсе без ценностей. Даже убежденные гуманисты выступают приверженцами некоей очень абстрактной метафизической системы, основанной на таких понятиях, как уважение человеческого достоинства, свобода, индивидуализм, равноправие, а также предпочтительная рациональность общественного устройства. С этой точки зрения гуманизм устроен так же, как и традиционная религия {58} 58 Следовательно, американские консерваторы обладают более точным взглядом на вещи, чем их соотечественники-либералы, по крайней мере, в этом отношении: ценности вроде свободы и достоинства являются частью более широкой системы ценностей, которая несовместима с другими системами ценностей. Американские либералы, с другой стороны, считают, что принятие либеральных ценностей естественно предопределено и что все люди, если освободить их от предрассудков, приходят к ним. Канадский философ Чарльз Тейлор (Taylor 1989; Taylor 2007) заявлял, что современный гуманизм все еще устроен очень похоже на традиционную религию, поддерживающую ценностные суждения. Утверждение Тейлора подкрепляют его исторические работы, исследования социологов вроде Роберта Беллы и его коллег (Bellah et al. 1996) и текущее состояние дел в нравственной и социальной психологии (Haidt 2012). Существует ценная и забавная видеозапись конференции 2007 года, где ведущие философы и психологи выцарапывают друг другу глаза (в переносном смысле слова), а меня “топчет” банда новых атеистов. См.: http: // thesciencenetwork.org / programs / beyond-belief-enlightenment- 2–0. : он предлагает последователям систему ценностей, позволяющих отличать хорошее от дурного, а также наказывать или избегать тех, кто эти ценности не разделяет.

C другой стороны, некоторые черты современной светской мысли служат источником не только ее силы, но и ее слабости. Акцент на рациональность и верифицируемость, например, означает, что она открыта изменениям в частностях, однако (как и в случае с любой стоящей системой ценностей) ее основы, например свобода или признание прав человека, не подлежат пересмотру. Обратной стороной открытости выступает несколько обескураживающий минимализм: либерализм лишен почти всего, что бывает у системы ценностей – и при этом работает. Большая доля его предписаний – негативные: не нарушайте права человека, не ущемляйте ничью свободу выражения, не позволяйте сильным притеснять слабых. Отлично: вы воздерживаетесь от организации геноцида и диких предрассудков. Но гуманизму нечего сказать о том, что вы должны делать. Кроме обрядов вроде прослушивания Национального общественного радио, чтения “Нью-Йорк таймс” и покупки местных “органических” продуктов, у гуманистов нет подсказок насчет того, как жить. И этот вакуум должен быть чем-нибудь заполнен: ненарушение прав человека дает массу свободного времени.

Поэтому мы любим причислять себя к определенным социальным общностям (Футбольные мамаши из пригорода, Продвинутые хипстеры, Мятущиеся художники), которые спокойно уживаются под обширным, но пустым куполом гуманизма {59} 59 Одной из не имеющих исторических аналогов черт западной жизни является фрагментация смысла, которая происходит из-за принятия множества довольно узких личных систем ценностей и обычно приводит к непониманию, когда человек пытается описать или оправдать свои ценности. Социолог из Беркли Роберт Белла и его коллеги отметили, что многие американцы затрудняются последовательно защищать свой подход к нравственности, потому что они черпают указания для повседневного поведения из большого числа источников и часто не обладают ясным пониманием более широкой системы гуманизма, которая включает их все. См.: Bellah et al. 1996. . Эти группы или социальные роли дают нам как раз то, чего ему не хватает: предписаний насчет одежды, питания и остального, что регламентируют традиционные религии. Скажем, Мятущийся художник одевается в черное, ему полагается иметь незаметные эзотерические татуировки, курить и читать Камю. Минивэн служит Футбольной мамаше священной колесницей, однако он неприемлем для Продвинутого хипстера – разве что последний водит его с иронией. (Вообще для Продвинутых хипстеров ирония – как волшебный щит, который позволяет без вреда, даже с пользой для себя, контактировать с вещами и ситуациями – мясным рулетом, забегаловками, китчевыми фильмами, одеждой в духе 70-х годов, – которые иначе считались бы “некошерными”, табу.)

Вдобавок к формулируемым этими общностями размытым нормам (которые можно модифицировать и комбинировать так, как вам нравится) нерелигиозные люди часто принимают более конкретные ценности, например заботу об окружающей среде, экономические реформы или гедонизм. Все это может быть включено в светский либерализм. Например, гедонизм (он мне больше всего по вкусу) подразумевает, что цель жизни заключается в максимизации удовольствия (в широком понимании этого слова). Слово “гедонизм” изначально относилось к древнегреческой философской школе, и первые гедонисты (несмотря на современное преломление термина) вовсе не были весельчаками. Вам вряд ли захотелось бы встретиться с ними на вечеринке. Древнегреческим гедонистам большая доля того, что приятно “черни” (то есть мне или, вероятно, вам) – вроде секса, еды или вина, – в долгосрочной перспективе причиняет страдание. Это оттого, что чувственные удовольствия по своей природе преходящи. Единственным способом максимизировать удовольствие, с точки зрения древнегреческих гедонистов, служит обращение к вечным удовольствиям вроде философствования и сведение своего присутствия в физическом мире к абсолютному минимуму.

Наверное, я как гедонист помещу себя между древнегреческим и современным вариантом (но ближе к современному). Я знаю цену интеллектуальным занятиям, но не чураюсь и пищи, секса и вина. Укрытую довольно абстрактным светским либерализмом мою маленькую личную веру подкрепляют отношения с некоторыми людьми, наслаждение умственным трудом, любовь к океану, удовольствие от хорошей еды и вина и странная уверенность в том, что люди рождены для средиземноморского климата с доступом к свежим цитрусам и качественному оливковому маслу. (На самом деле есть очень немного мест, куда я хотел бы переехать: если там нельзя вырастить лимоны, это уже не вариант.)

Правда, я уже шесть лет я живу в Ванкувере и вполне счастлив, несмотря на трагическую гибель моего лимона в горшке в первую же зиму. Это лишь доказывает, насколько гармонична и устойчива моя система ценностей. Если вы припрете меня к стенке, я буду вынужден признать, что у меня нет никакого внятного, тем более эмпирически подтверждаемого, объяснения тому, что, к примеру, делает особенным Пойнт-Рейес. И все же для меня это особенное место, и его ореол распространяется на другие стороны моей жизни: семью, друзей, определенную местность, вкусы и цвета. К таким, как я, состояние у-вэй легче всего приходит в мимолетные мгновения, когда чувствуешь себя дома и к чему-либо причастным. Если везет и мы правильно организуем свою жизнь, то большую часть времени дрейфуем от одного такого мгновения к другому и считаем себя “счастливыми”. Если у нас и есть доминирующая система верований, то обычно она явлена минимально.