Сергей Белорусов - Очерки душевной патологии и возможности ее коррекции соотносительно с духовным измерением бытия

СТРАННИК: Ну, может, полгода… А может года два-три.

(Понемножку она рассказывает всю историю. Но из тактичного приуменьшения следует: а) допущение сознательной или, нет, легкой лживости; б) стремление держать терапевтическую ситуацию под своим контролем. Оказывается, что фиксация на том, что ей может внезапно захотеться в туалет, возникло с подросткового возраста и тогда же установился ритуал — три-четыре раза перед выходом из дома сходить в туалет, а также обязательно перед, допустим, посещением спектакля, потому что в антракте она может не успеть, иногда начинает пробираться меж рядов к выходу за пять минут до окончания акта, всегда боится попасть в пробку, откуда нельзя выйти. Одно время даже вела график своих мочеиспусканий).

СПУТНИК: А можно сейчас сказать, когда та самая напряженность возникнет наверняка?

СТРАННИК: Ну, очевидно на работе… Когда разнервничаюсь… Или в метро, если не буду отвлекать себя какой-нибудь книжкой.

СПУТНИК: Ага, интересно. И что же вы читаете?

СТРАННИК: Не знаю, поверите ли… Это наверное странно сейчас, но люблю книжки про войну.. Там такие цельные и сильные личности… Ведь без этого не победить… Вообще, без убеждений как можно быть бесстрашным? Без веры как можно отдать жизнь?

СПУТНИК: Становится все интересней… Простите, а как у вас с тем, за что можно отдать жизнь?

СТРАННИК: Если о том речь, то я вообще-то верующая.

СПУТНИК: Ага… Исповедуетесь? Причащаетесь, сестренка?

СТРАННИК: Нет, нет, нет… Я к Новоапостольской церкви принадлежу, я не православная. Зачем все эти священники — посредники, какие-то святые, какие-то обряды?

СПУТНИК: Ну, если вашу мысль логически безупречно продлить дальше, то получится: «А зачем собрания верующих, зачем все эти церкви, ведь Бог Он везде…».

СТРАННИК: Ну, так далеко я не думала… Но все же знаете, православие — это же язычество наполовину.

СПУТНИК: Правда? В чем же?

СТРАННИК: Ну там, Иван Купала, Масляницы всякие.

СПУТНИК: А Православие тут при чем?

СТРАННИК: Ну, я так глубоко не копала… но все эти украшения, храмы, иконы, святые опять-таки.

СПУТНИК: Гляжу, а у тебя браслет на руке, покажи поближе… Ага, вижу, красивый… Умница, себя любишь.. А ведь это свойство человеческое — что любим, то украшаем. Верно? И еще… кто человеку по сердцу, с тем он и хочет быть. Вот от этого может и святые в Православии. Мы к ним прибегаем, чтоб с ними быть, иметь к ним отношение. Любим мы их, поскольку они любили Христа, каждый по своему, своей дорожкой…

СТРАННИК: Ну, не знаю. Допустим… А впрочем, имеет ли это отношение к моему неврозу?

СПУТНИК: Дык, есссно… Самое прямое. Вот, скажем, из нашего теологического диспута пока я почувствовал одно — ведь ты упряма?

СТРАННИК: Вот это уж точно.

СПУТНИК: Итак, можно сказать, что тому, что тебе оказывается близким, ты придаешь значимость истины… Не думая далеко, не копая глубоко…

СТРАННИК: Я об этом не думала, но вполне вероятно и похоже…

СПУТНИК: А тогда может быть справедливым и обратное — тому, чего ты боишься, а именно, оказаться в неловком положении со своим мочеиспусканием, что в принципе маловероятно, но какое нам дело до истины, раз страшно, то надо бояться, раз есть вероятность, то следует ее учитывать, итак, плевать на истину, лишь бы была значимость для меня.

СТРАННИК: Так я что-то вас не понимаю… Вы к тому, что если я стану православной, то невроз пройдет?

СПУТНИК: Если ты станешь православной, настоящей, истинной, то ты станешь богом по благодати в вечности. А боги, знаешь ли, неврозами не страдают.

СТРАННИК: Я помню, что вы только врач.

СПУТНИК: А я помню, что у тебя невроз. И помню, что обращение тебя в православие не есть моя миссия. Поэтому, делаем еще круг… В нашей науке есть предположение о том, что функция невроза в том, чтобы встряхнуть человека, о чем то ему напомнить, что-то подсказать.. Вот в твоем случае, придумай, о чем мог бы быть твой мочеиспускательный невроз?

СТРАННИК: Ну, может, в том чтоб не раздражаться, быть спокойной.

СПУТНИК: Спокойны покойники. А мы живы. И раздражение есть физиологическая функция организма. Думаем дальше…

СТРАННИК: Я должна измениться?

СПУТНИК: Ну наконе-то… Именно… Если сможешь… Иногда удобнее болеть.

СТРАННИК: А какой я должна стать, чтоб все это прошло?

СПУТНИК: Ну, скажем, такой, чтобы этот наш разговор был бы неинтересен для тебя. Чтоб он не ставил тебя перед выбором. Чтобы было не то, что спокойно, а ясно на душе. Чтобы возможности воспринимались не как опасности, а как новые веселые пути. Чтоб другие радовались, что ты христианка, а то, упомянула ты, муж напрягается?

СТРАННИК: Ну да, я ему все книжки подсовываю из нашей церкви, мол, почитай и изменись…

СПУТНИК: Вот, вот, вот… Ты сказала… Больше всего призывает людей к изменению тот, у кого самого невротические блоки к тому, чтоб меняться. Знаешь, действительно в мои профессиональные обязанности не входит прояснять твое вероисповедание. Но если это большая часть тебя, то давай вот что прикинь… Какой тебе надо стать, чтобы не из книжек, а, глядя на тебя, муж захотел бы быть христианином…

вв) одухотворенность. Предполагает известную настороженность к окончательным суждениям, приоритет принципа диалогичности бытия над правилами, установками, законами и мертвящей косностью. В сочетании с обсужденными выше медлением и опорой на опыт, это не «вседозволенность в опьяненности духом», но живость и жизненность в добродетели неосудительности.

И примером, порукой, образом восприятия и действия наш Евангельский Господь — Он пьет вино, радуясь свадьбе, Он творит веселое чудо, посылая Петра вынуть монетку изо рта рыбы, Он приветливо находит общий язык с женщиной — пятимужницей. Любым действием Он придает новый смысл доселе обыденно плоскостному миру. Его поступки неожиданны и верны. Его чудеса — поучительны и легки, хотя и остаются загадочными в своих смыслах, а именно будоражащими и приглашающими к размышлению. И часто смысл ускользает… а когда мы, в силу своей неуверенности, слабости, невротичной тревоги, пытаемся сделать из Живой вести окончательный свод законов, клишировать эти смыслы на вечные времена, что-то теряется и принцип веры как диалога исчезает. Остается морализаторство, начетничество, фарисейство. Жизненность исторического Православия в том, что Оно может «встряхнуться», сбросить предрассудки и признать ошибки своих ревностных «по букве» адептов.

Клинический пример:

СТРАННИК: Мне кажется, будто Бог — это как отец, но где-то далеко живущий, письма от которого приходят все реже и реже, а мои к Нему и вовсе не доходят.