Владимир Лебедев - Психология и психопатология одиночества и групповой изоляции

У Э. Тельмана в письме другу из фашистских застенков находим: «Раньше я никогда не чувствовал и не представлял себе так реально, что значит находиться в одиночном заключении и быть изолированным от людей, какое психологическое воздействие это оказывает с течением времени на думающего человека, если он присужден так жить годами» ( 58, с. 289).

А. Н. Гернет пишет о том, что история одиночного заключения знает много случаев, когда вышедшие на свободу люди настолько чувствовали себя отвыкшими от самостоятельного существования и политической борьбы, что кончали самоубийством.

Священник А. Мень высказал мысль: «В одиночке человек сидит, лишенный всего, часто даже света. Если у него что-то в голове было, в сердце было, он еще как-то может перебиться. Но если он жил только внешним, то в одиночке он сходит с ума, потому что у него нет ничего в душе». Подтверждением этой мысли служит декабрист Г. С. Батеньков, который просидел в крепости более двадцати лет, не видя даже коменданта. Княгиня М. Н. Волконская вспоминает: «Он потерял способность говорить и, чтобы не лишиться рассудка, читал и перечитывал Библию, поставив себе задачей переводить ее мысленно на разные языки: сначала на русский, на следующий год на французский, затем на латинский. По выходе из заключения он оказался совсем разучившимся говорить: нельзя было ничего разобрать из того, что он хотел сказать; даже его письма были непонятны. Способность выражаться вернулась к нему мало-помалу» ( 40, с. 106).

Но в подавляющем большинстве случаев длительное одиночество вначале приводит к деградации личности, а затем к выраженным психическим расстройствам. По данным М. Н. Гернета, с 1826 по 1870 гг. в Шлиссельбургской крепости находилось 98 человек, из которых 26 умерли или заболели душевными болезнями. «Безумие, — пишет он, — было для узников почти неизбежным уделом при более длительных сроках пребывания в крепости. Но правители верховной власти, от которых зависело разрешение перемены крепости на больницу, предпочитали держать в крепости явно безумных» ( 50, т. 2, с. 396).

В 1858 г. комендант Шлиссельбургской крепости Лепарский доносил Александру II о сумасшествии трех узников: Якукевича, Михайлова и Каменского. О последнем он добавил, что узник молчит, постоянно просит мать на свидание к нему, слыша, что она будто находится за стеной рядом, проводит целые ночи в разговоре с ней, часто плачет. Только через четыре года царь разрешил провести экспертизу. В акте от 6 марта 1862 г. врач писал о Каменском, что он имеет 36 лет от роду, все время говорит о матери, которая содержится будто бы тут же, и труп отца он также перевез сюда. По вечерам молится, умоляя мать о прощении.

В том же акте врачи нашли безумным Михайлова и Якукевича. О последнем они записали: «Он утверждает, что все высшие власти во все время безвинного его заключения всегда были благосклонны к нему, что множество было высочайших повелений и сенатских указов об его освобождении. Как единственной милости ждет или быть освобожденным или лишенным жизни. Шумит, глаза сверкают и заметно, что язык не может выразить всего навала мыслей, клонящихся к одной только цели — к его освобождению ( 50, т. 2, с. 405).

У узника Вешицкого на четвертом году одиночного заключения началось душевное заболевание. Назначенная комиссия подтвердила болезнь и потребовала перевода больного в дом для душевнобольных. Шеф жандармов отказал в таком переводе и прислал для больного «смирительную рубаху», в которой больной и умер.

Ветрова, 26 лет была помещена в камеру Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. По официальным документам, Ветрова не проявляла признаков душевного расстройства до 4 февраля. В указанный день дежурный унтер-офицер доложил штабротмистру Подресскому (начальнику арестантского отделения), что заключенная кажется ему сильно расстроенной и ненормальной. По словам Подресского, Ветрова заявила ему, что испытывает очень неприятные ощущения: такие точно, какие свойственно испытывать иногда замужним женщинам. При этом добавила, что причиной этих неприятных ощущений она считает жандармов. Заключенная заклеивала «глазок» в двери камеры, но жандармы срывали эти бумажки. Тюремный врач Зибольд, посетивший вместе с двумя жандармами заключенную в этот же день, показал, что Ветрова гнала жандармов и кричала, что они произносят крайне неприличные слова, и подтверждала обвинения против них, ранее заявленные начальнику тюрьмы, что жандармы осуществляют насилие «через стенку».

С этого дня душевное состояние заключенной стало ухудшаться. Она просила перевести ее в дом предварительного заключения, кричала по ночам, а иногда и днем. 8 февраля в 6 часов в ее камеру внесли зажженную лампу. Через несколько секунд после этого в камере раздался крик. В «глазок» жандарм увидел Ветрову в кровати, охваченную пламенем. На столе стояла пустая лампа с отвернутой головкой, фитиль которой продолжал гореть. Несмотря на безусловную смертельность полученных ожогов, заключенная не была переведена в больницу. Она умерла в мучениях на четвертые сутки в своей камере.

В архиве имеются показания священника, посетившего ее накануне смерти. Священник приводит объяснение Ветровой причин, побудивших ее к самоубийству: «Мне было так тяжело здесь, эта мертвая тишина, эти страшные стены нагоняли на меня тоску и унынье. Я не могла выносить этого, не могла мириться с окружающей обстановкой. А эта мужская прислуга так же при мне, все это берет, приносит. О как это ужасно. Мне казалось, стыдно сказать, что я попала в какой-то непотребный дом. Мне слышались все какие-то голоса, какие-то позорные предложения. Я кричала днем, кричала по ночам. Мне казалось, что эти стены не защитят меня. Мое терпение истощилось, и вот я решила покончить с собой» ( 50, т. 3, с. 176). Аналогичных случаев развития психоза в камерах одиночного заключения в работе М. Н. Гернет приведено несколько.

Психические заболевания, возникающие в камерах одиночного заключения, привлекли внимание психиатров еще во второй половине XIX в., когда эта система наказания стала применяться в широких масштабах. Крупнейший психиатр XIX столетия Р. Крафт-Эбинг считал, что одиночное заключение наиболее опасно для людей, «нуждающихся в постоянном обновлении впечатлений, — далее недоверчивым, высокомерным, замкнутым эксцентричным натурам, которые в обычной жизни считаются уже не совсем нормальными, наконец — людям, глубоко потрясенным нравственно, страдающим сильными угрызениями совести» ( 86, с. 211). Большинство психических заболеваний, по наблюдениям Крафта-Эбинга, приходится на первый и второй годы заключения. При этом число заболеваний у случайных преступников (совершивших преступление в аффекте) на 13% больше, чем у рецидивистов. Причину эту он видел в угнетающем раскаянии и угрызениях совести у первых, в то время как привычные рецидивисты остаются нравственно тупыми. В позднейшие годы заключения, по его мнению, устанавливается известная степень равновесия психической жизни.