Роже Дадун - Фрейд

Речь не идет о том, чтобы устанавливать какое-либо подобие или даже совпадение между средоточием сновидения, постулированным Фрейдом, и тем, что может быть названо средоточием субъекта, зародышевым образованием, где берет начало субъективность. Но можно считать, что эти две гипотетические фигуры, связанные с наиболее таинственными проявлениями деятельности сновидения, имеют некоторую близость или точку пересечения. Сознательная мысль в своем изнурительном столкновении с внешним миром, который опустошает ее, обездвиживает, заставляет разрываться, делать исключения и ввергает в страшные и неразрешимые логические противоречия, - все это имеет так много общего с работой влечения к смерти - находит поддержку и пополнение в мысли сновидения, действующей в эротическом плане через объединение и вовлечение. Не в точке ли пересечения рождающегося в сновидении желания и рождающейся мысли сновидения намечается первое движение субъективности? Фрейд утверждает, что личность видящего сны распределяется на все персонажи, а также на объекты и предметы, появляющиеся в сновидении. "Ирма - это я", - мог бы сказать он, повторяя известное выражение Флобера, писателя, которым он восторгался.

Но разве лишь тень сознания спящего, его остаточное Я дало Ирму и другие персонажи сновидений, и не правильнее ли будет считать, что и Ирма, и Я имеют один общий внутренний источник - сновидение, где обретает свое лицо субъект, и принцип которого может быть выражен в таком необычном варианте другой не менее известной формулировки: сон мыслит - следовательно, я существую!

Работа по углублению во внутренний мир человека - самого Фрейда с его самоанализом, больных истерией и неврозами, служивших объектами его врачебной практики, человека в целом через исследования сновидений, - благодаря которой Фрейд создал свою "психологию глубин", неотделима у него от движения по открытию внешнего мира, усилий по расширению и развитию, приведших его к обращению к разнообразным внешним выражениям человеческой действительности: социальным, публичным, культурным; он продолжает свои опыты и эксперименты с использованием аналитического метода за пределами узкой области психологии.

Конечно, мы сможем дать упомянутым двойственностям (внутренний мир - внешний мир, психологическая глубина - культурологическая широта) лишь краткую характеристику, порой метафорическую. Достаточно рассмотреть, как так называемая психологическая "глубина" выражается в многочисленных внешних проявлениях, на поверхности, приобретая порой чрезвычайно значимые и показательные формы: комплексы симптомов, характерные черты, телесные проявления и разнообразные картины, в то время как культурное "расширение", "примитивный образ мышления", публичные проявления, политические и социальные системы, способы коммуникации ведут к "глубинам", которые открываются анализу: художественные произведения, скорбные ритуалы, структуры власти и просто человеческие взаимоотношения, когда их начинают рассматривать поверх масок и ролей.

Обращаясь ко второй крупной части трудов Фрейда в разделе, названном "Область опытов и развитие", мы хотим подчеркнуть, что речь идет об опытах в двойном значении этого термина - личном и методологическом: это личный культурный опыт Фрейда, его образование, духовная пища, его глубокое желание, открывшие перед иим другие области, помимо узкой области психологии, и позволившие ему утвердить, опираясь на них, основы своего анализа. Кроме того, он открыл неизвестные, неожиданные просторы для доказательства и опробования своих методов и аналитических концепций, он проводил опыты на других, а не только использовал традиционные или обновленные психологические материалы; мысль Фрейда, без колебаний идя на риск, приобрела таким образом в широте, силе и эффективности. Но она одновременно отличается победоносным размахом, страстью Дон Жуана к познанию, стремлением повсюду утверждать свои интеллектуальные победы. Начиная с его первых вторжений в другие области (помимо клинической), которые отличались спорностью и всегда трудно воспринимались, противники Фрейда стали кричать о культурном империализме; еще и сегодня мы отчетливо наблюдаем, как в новых областях, куда проник Фрейд, психоанализ стараются представить в качестве чужеродного тела.

Не стоит слишком предаваться иллюзии по поводу реального проникновения мысли Фрейда в современную культуру и верить фантасмагорическим писаниям некоторых ученых и журналистов, которые, взявшись за дело, обнаруживают психоанализ, это порождение дьявола, повсюду. В области знания, по мнению большинства крупных ученых, работе, проделанной Фрейдом, отводится в лучшем случае ограниченный сектор психологических знаний, которые многие стремятся к тому же свести, насколько это возможно, к банальной терапевтической практике. В клинической медицине, где преобладает приблизительность, фрейдовский метод "терпят" наравне с другими, рассчитывая, конечно, что академическая психология и официальная психиатрия не понесут от него особого ущерба и сохранят свое влияние. И если в определенных мимолетных и двусмысленных политических и исторических условиях возникает какая-то брешь в коалиции интересов, власти и видения мира, в ней появляются умеющие извлекать выгоду и называющие себя фрейдистами, которые ловко используют свой незначительный вклад в дело Фрейда и внедряются с удивительным искусством мимикрии в сферу культуры.

Вне области психологии мечи обнажаются значительно чаще. Злобная враждебность по отношению к психоанализу, которой, как горько замечает Фрейд в книге "Моя жизнь и психоанализ", "немецкая наука" дала пример с самого начала, продолжает принимать некрасивые формы. В той же небольшой книге он пишет: "Нет оправдания излишнему высокомерию, бессовестному пренебрежению всякой логикой, грубости и дурному вкусу в выпадах". Парадоксально, но в области культуры, куда проникла мысль Фрейда, - критике искусства, анализе литературы, истории религий, социологических и политических построениях, то есть в целом в культурной антропологии - слабость основных постулатов, приблизительный характер методов, флуктуация гипотез и результатов поражают исследователей своей приблизительностью, делают их уязвимыми, заставляя изобретать всевозможные способы защиты навязчивого (догматизм, подчинение схеме, миф об исчерпываемости), маниакального (производительность, стахановский подход к результату) или истерического (обольщение, скольжение проблематики) типов.

Помимо индивидуальных способов исследования, деятельности и реализации, наличие которых несомненно и скорее благоприятно, отмеченные выше области культуры относятся к культурной индустрии, характеризующейся интеллектуальными монополиями, феодальными порядками в научной организации, многочисленными привилегиями, борьбой за влияние и власть, разворачивающимися чаще всего скрыто и безмолвно, по своим особым законам и требованиям. В этой автаркической среде Фрейд оказался чужим - "конкистадором", "мавром", "аутсайдером" - нарушающим правила игры, ставящим под вопрос сложившиеся положения и сами основы интеллектуальной и культурной власти. Однако капризы конкуренции, индивидуальная инициатива и особенности предметов исследования (языков, картин, верований, истории, систем отношений и т. д.) здесь больше, чем в медицинской корпоративности или позитивизме научных дисциплин, дают психоанализу новые шансы, подвергая его при этом значительному риску смещения основных направлений, фривольных манипуляций и карикатурного переиначивания жизненно важных концепций.