Маргарит Сешей - Дневник шизофренички

Таким образом, у Мамы оказалось достаточно времени для того, чтобы устроить дела с директором Совета, и я смогла лечь в частную, открытую клинику.

Вначале, оказавшись в убежище, защищенная от приказов Системы, я почувствовала сильное облегчение — хотя бы потому, что у меня не было права заходить на кухню или в другое место, где можно было найти огонь или спички. Тем временем я стала получать приказы все чаще и чаще и вскоре почувствовала себя обязанной делать все, что было в моих силах, чтобы их выполнять. Поэтому я пыталась добраться до кухни, чтобы схватить спички и попробовать сжечь себя в огне кухонной печи. Газовое пламя не привлекало меня, потому что, согласно Системе, было нечистым, искусственно созданным людьми. Но санитарка следила за мной и, как только замечала, что я выходила из гостиной или из своей комнаты, то всячески препятствовала тому, чтобы я шла на кухню. Насколько же спокойней я чувствовала себя тогда, когда понимала абсолютную невозможность выполнения приказа! Фактически я была, еще достаточно нормальной для того, чтобы чувствовать (но не понимать), что подчинение приказам Системы наносило серьезный ущерб целостности моей личности. И когда санитарка препятствовала мне в выполнении приказов, у меня не было необходимости бороться против них. Еще я обнаружила, что если я подчинялась приказам Системы, последняя, вместо того чтобы оставить меня в покое, наоборот становилась еще более требовательной. То же самое происходило, если мне позволяли приблизиться к кухне, — подталкивание меня к действиям значительно усиливалось. Я была буквально расколота на две части. С одной стороны, был мой разум, «приклеенный» к Системе, который безоговорочно верил в ее реальность и в ее силу, и, как следствие, подчинялся ее приказам. С другой стороны, было неясное, невыразимое чувство, которое проявлялось в инстинкте самосохранения каждый раз, когда следовало практически осуществить приказ сжечь себя, и которое противостояло подобным актам. Это противоречие вновь появлялась в моем сознании. С одной стороны, я чувствовала себя виноватой из-за того, что борюсь против приказов Системы, с другой — из-за того, что подчиняюсь ей.

Поэтому лишь материализованное конкретное препятствие освобождало меня от конфликта. Когда я ощущала импульс, принуждавший меня к самосожжению, я спешила из своей комнаты к кухне. Если я находила ее запертой на ключ, то порой оставалась какое-то время перед дверью и потом, лишенная возможности выполнить приказ, поднималась в свою комнату. Но чаще всего я цепенела перед этой дверью, и мне никак не удавалось уйти, хотя я уставала долго стоять на ногах. И я была счастлива, когда санитарка приходила, брала меня под руку и уводила в комнату или салон.

К несчастью для меня, как я выяснила после своего излечения, директриса клиники, в которой я находилась, была очень любопытной, если дело касалось психологических аномалий.

Так, когда она видела, что я направляюсь к кухне, то вместо того чтобы преградить мне дорогу, помешать, она пряталась и позволяла мне следовать моему побуждению. Она тихо следила за мной с близкого расстояния и отмечала все, что я намеревалась сделать. Она позволяла мне дойти до конца и вмешивалась лишь в самый последний момент — тогда, когда я протягивала руку к огню или к коробке со спичками. Иногда я чувствовала ее присутствие за своей спиной и ненавидела ее за то, что она предоставляет мне самой бороться с импульсами, заставляющими выполнять приказы, вести борьбу, в которой я, впрочем, всегда терпела неудачу. Эта борьба бесконечно утомляла меня из-за тревоги, которую она порождала, и из-за состояния ирреальности, в котором я находилась. Кроме того, следствием этой борьбы становилось усиление строгости приказов. И, наоборот, если я сдавалась из-за внешних препятствий, приказы поступали реже. Отношение ко мне директрисы причиняло мне много боли.

Приказы становились все строже, и врач не захотел больше держать меня в открытой клинике и приказал перевести в закрытую.

Я пережила ужасный страх при мысли оказаться в клинике, в которой находились «просветленные люди». Это было равносильно моему окончательному вхождению в Царство Света. Я умоляла, чтобы меня оставили на прежнем месте, я плакала, обещала больше не подчиняться Системе. Ничего не помогало, я должна была уйти. Мои обещания, впрочем, ровно ничего не значили, ведь я была неспособна сдержать их. И все же я знала, что если бы мне не нужен был постоянный надзор, меня бы оставили. Несмотря на это и мое сильное желание остаться недалеко от Женевы, в месте, где Мама приходила бы ко мне каждый день, и несмотря на мой ужасный страх быть запертой в клинике с «просветленными людьми», мне не удалось уклониться от импульсов Системы. Наоборот, казалось, что под влиянием моего желания, чтобы они ослабли, они стали только сильнее.

Наконец, ужасный день настал: за мной приехали на машине, и моя медсестра сопровождала меня. Условились, что я лягу в частную клинику при психиатрической больнице кантона, удаленного от Женевы. К несчастью, произошла ошибка, в результате которой меня привезли не в частную клинику, о которой шла речь, а в заведение для буйных психически больных женщин. В тот момент, когда меня втолкнули в зал для наблюдения и я увидела огромные решетки на окнах и этих женщин, воющих и изрыгающих проклятья или распростертых в странных позах, окаменевших как статуи, я подумала, что умру от страха. Моя медсестра исчезла не попрощавшись. Я осталась одна посреди этой декорации, похожей на галлюцинацию, перепуганная до ужаса и в бесконечном отчаянии. Санитарка провела меня в ванную комнату, помогла мне переодеться — натянуть огромную ночную рубашку из грубой ткани, потом усадила меня в ванну с почти холодной водой. Я дрожала от холода, усталости и страха. Я чувствовала себя, как окруженная смертельными опасностями птица, выпавшая из гнезда. Но я даже не догадывалась, что глубоко внутри меня уже организовывалась система защиты против всего, что ждало меня впереди. Я не плакала, хотя мне очень хотелось. Но я и не молчала. Первыми словами, которые я произнесла, была вполне здравая просьба добавить в ванну немного теплой воды, но так как санитарка не сделала этого, я сказала, что у меня больные легкие и что я крайне чувствительна к холоду и рискую простудиться, тем более, что наверху, в разгар зимы, было открыто окно. Эти просьбы были первыми проявлениями той защиты, которая вырабатывалась во мне. Вообще, я не имела привычки жаловаться, тем более на холод. Наоборот, я относилась к себе достаточно сурово и первая удивилась своему страху простыть. Через полтора часа мне позволили выйти из ванной и указали на койку в палате для наблюдения, находившуюся между двумя кроватями, занятыми молодыми девушками и напротив трех кроватей, занятыми женщинами. Рядом со мной были девушки из частной клиентуры, однако же слишком больные для того, чтобы находиться в частной «полуоткрытой» клинике. Напротив же лежали бедные больные, помещенные в больницу своим кантоном.