Маргарит Сешей - Дневник шизофренички

Врачи расставили передо мной ловушку: они думали, что я обманываю Маму. Дело в том, что ей я писала письма, разумеется, полностью отличные от тех, которые я адресовала другим. Ей я не говорила ни о людях, с которыми состояла в переписке, ни о письмах или передачах, которые получала от них, потому что это было совершенно не интересно. В моем отчаянии и тревоге для меня были важны и люди, и письма, и пакеты, содержимое которых я раздавала сразу, как получала. С Мамой же мне хотелось говорить о другом. Я писала ей не для того, чтобы защититься от голоса, а потому что хотела рассказать обо всех своих делах. Врачи решили, что я скрываю от Мамы, что получаю дары от других людей. И в один из дней врач предложил отправить все мои письма Маме, с тем чтобы она сама наклеила на них марки. Я решительно отказалась, посчитав, что было бы бестактным заставлять Маму оплачивать мою корреспонденцию. Я не смела заставить ее приклеивать для меня марки.

Из моего отказа врачи сделали вывод, что я скрытничала и искала для себя выгоду. Если бы врач просто сказал мне: «Нам бы хотелось, чтобы вы показали все ваши письма госпоже Сешей», я бы не медлила, мне нечего было скрывать от Мамы — это было абсолютно бессмысленно. Но ставя мне ловушку с марками, они все сошлись на том, что я хитрила. И несчастье пришло! Когда Мама пришла навестить меня, врач рассказал ей о моей псевдолжи и о моей, как они это назвали, «двойной игре» с едой. Надо сказать, что к тому времени меня уже перевели в клинику, в очень приличную комнату. Там, за исключением запрета на выход из санатория, я была предоставлена сама себе. Я почти ничего не ела, так как получала от Системы приказы не есть. Однако, поскольку я получала много передач, которые, правда, сразу отдавала сестре для больных, врач был уверен, что я объедалась шоколадом и что за общим столом я притворялась, что не голодна. И это при том, что за исключением одного финика, который я попыталась съесть, несмотря на Систему, я не прикасалась ни к одному из пакетов. И потом я не могу сказать, что мне не хотелось есть, потому что это было бы неправдой. Наоборот, я испытывала ужасный голод, но Система запрещала мне утолять его. Я просто не говорила об этом, потому что иначе меня вернули бы обратно в корпус больницы, а этого мне совершенно не хотелось!

И вот во время одного из визитов Мамы врач пересказал ей все так называемые махинации с моей стороны. К несчастью, она ему поверила, потому что все было против меня, и она не могла себе представить, что врач может так грубо ошибаться. Когда она вышла от него и пришла в мою комнату, я сразу почувствовала в ней изменения по отношению ко мне. Но поскольку я была в полном неведении о том, что произошло, а также о мнении, которое сложилось у врача обо мне, я не могла понять ее охлаждения. Безумная тревога овладела мной: единственный островок реальности, единственное мое спасение покидало меня. В тот момент я поняла, что вся вина лежит на Системе. Это она, Система, изменила Маму, настроила ее против меня для того, чтобы наказать меня. Это было сигналом к моей смерти. Потому что без Мамы жить было невозможно. Если раньше у меня еще иногда возникали сомнения относительно реальности Системы, то резкое изменение отношения Мамы ко мне заставило меня поверить в нее окончательно. То, что происходило со мной, было так ужасно, что автором этого могла быть только Система. Естественно, я впала в бесконечную ледяную ирреальность — такую, в какую не погружалась никогда доселе. Мама ушла, оставаясь такой же холодной, и оставила меня с безмерным чувством покинутости и горестного удивления. Я немедленно написала ей, умоляя, чтобы она сказала, что же такого я сделала, или, вернее, что такого плохого заставила меня сделать Система, чтобы Мама больше не любила меня. Ее безликий и сдержанный ответ лишь усилил мою тревогу. Вся моя защитная система, которая образовалась с поступлением в психиатрическую больницу, рухнула, и я плакала весь день и всю ночь. То, что я потеряла единственное свое убежище, единственное свое спасение, было непереносимым для меня. И кроме того, я любила Маму, я так сильно ее любила, и вот Система отняла у меня ее любовь и уважение. Я искала в своей голове средство, чтобы умереть и избавиться от Системы и от отвращения к жизни.

Не прекращая размышлять, я задавала себе вопрос, какую же ошибку я совершила по наущению Системы, какое столь скверное действие, что оно привело к потере любви Мамы. Я не знала, в чем мой грех, но это незнание не мешало мне чувствовать себя глубоко виноватой, потому что Мама была мной недовольна. Я была далека от того, чтобы понимать, что все это проистекало из ложного впечатления, которое возникло обо мне у врачей. К примеру, один из них спросил меня, что я думаю об обоях в моей комнате. «Они ужасны», — ответила я. Сказав то, что я думаю, я вовсе не хотела быть невежливой. Но в моем понимании мира того времени, я полагала, что вещи не существуют сами по себе, а что каждый творит свой мир по своему усмотрению. Поэтому мне казалось естественным, что врач находит обои красивыми, санитарка забавными, а я ужасными. Вопросы общественных связей абсолютно не касались моей мыслительной деятельности. И я не подозревала, что оскорбила чувство собственника у директора санатория, который счел, что я плохо воспитана и претенциозна. К тому же я относилась к эстетическому виду обоев абсолютно абстрактно и с глубочайшим равнодушием. Все эти поступки и создали мне плохую репутацию.

В конце концов, через три дня Мама обнаружила ошибку врача в отношении меня и написала мне письмо, как прежде. Невозможно выразить словами то облегчение, которое я испытала при получении первого же ее письма. Я возродилась к жизни. Тем временем, несмотря на радость, я оставалась раздавленной под тяжестью судьбы или, скорее, Системы. С того дня она имплантировалась внутрь моего Я, и у меня появилась абсолютная уверенность в ее силе. В одно мгновение Система стала сильнее Мамы, раз ей удалось так сильно обмануть ее на мой счет, хотя она так хорошо меня знала, меня, которая открывала перед ней самые секретные дверцы своего сердца и своей души. И, несмотря на мой страх вернуться в корпус для буйных, мне больше не удавалось молчать о Системе, и против своей воли я говорила о ней с врачом, тем более, что теперь она была инкорпорирована в меня.

Врач, который полагал, что я забыла о Системе, был очень удивлен, обнаружив, насколько живой она была, но это не имело для меня тяжелых последствий, поскольку вскоре я покинула клинику.

Маме захотелось на три недели приютить меня у себя, и это вдохновило частную клинику в Женеве принять меня вновь, после чего я вернулась домой и впала в состояние полного безразличия. Я больше не получала приказов от Системы, я стала менее тревожной, и состояние страха стало более редким. Я, обладающая острым чувством ответственности, теперь не делала ничего, чтобы найти себе работу, чтобы помогать семье. Я проводила большую часть дня, сидя на скамейке, уставившись в одну точку перед собой. Я могла погрузиться в разглядывание крошечного пятнышка, и это поглощало меня полностью. Пятно, размером с горошинку перца, могло привлечь мое внимание на три-четыре часа, и при этом я не чувствовала никакой необходимости отвести взгляд от этого мира микроскопических вещей. Вырвать меня оттуда удавалось лишь какой-нибудь огромной силе. Так, я могла выйти из своей неподвижности только для того, чтобы подготовиться к походу к Маме. Но как это меня утомляло! Самые незначительные движения стоили мне огромных усилий, особенно в начале. Однако затем становилось легче, а потом было трудно остановиться. Невероятным усилием воли я заставляла себя заняться чем-то по дому, приготовить ужин. Остальную же, большую часть времени я сидела в неудобной позе на стуле, а взгляд мой мог быть направлен, к примеру, на каплю кофе с молоком, упавшую на стол. Огонь в печи угасал, и мне становилось холодно. Я слышала, как часы отбивали десять, одиннадцать, половину двенадцатого, и думала о том, что пора бы заняться приготовлением пищи. С большим трудом мне удавалось отвести свой взор от кофейного пятна и перевести его на плиту, покрытую сажей. Но пятно, словно магнит, настойчиво привлекало мой взгляд к себе. И я подчинялась и с глубоким облегчением погружалась в мир без границ, которым являлось это кофейное пятно. Время от времени через мое дремлющее сознание проходили фразы: «Ну вы увидите», или «Отлично» или, что еще хуже, обрывки слов, не имеющие смысла: «Ихтью, гао, гао!». В конце концов невероятным усилием воли я резко поднималась и начинала трудиться. Но как же я боролась со своими глазами! Как только мой взгляд цеплялся за любое пятно, тень или луч света, я не могла оторвать его от них. Бесконечный маленький мир захватывал меня, поглощал полностью. И тогда, чтобы помочь себе выйти из этого тупика, я начинала стучать каждым кулаком по очереди об стену или об стол. К несчастью, эти действия вскоре стали самодостаточными. И вместо того чтобы спасти меня от бесконечного разглядывания пятна, удары кулаками поглощали меня, в свою очередь, своим автоматизмом. Тогда одна из моих сестер, привлеченная шумом, спешила ко мне и останавливала эту «дурацкую игру», как она ее называла. Ее вмешательство приносило мне облегчение и позволяло вернуться к работе. Впрочем, по мере приближения времени моего сеанса — а сеанс проходил два часа — я ощущала, как во мне понемногу возрождается жизнь, и мои движения становились более собранными и быстрыми.