Джесс Хилл - Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера

Насколько тяжкое преступление должна совершить мать, чтобы у нее отобрали дитя? И за что наказан ребенок, разлученный с самым близким человеком?

Однако куда больше пугает то, как правовая система реагирует на так называемое «отчуждение». Гарднеровское «лекарство» – ограничение контактов ребенка с матерью на долгие месяцы – по-прежнему применяется австралийскими судами. Они подписывают ордера о запрете на общение, несмотря на то что всем хорошо известно, какой ущерб наносит неокрепшей психике удаление главного объекта детской привязанности. Помните приведенную в начале главы историю Джинджер? Женщине запретили общаться с сыном и дочерью в течение полугода. В чем же ее преступление? Вероятно, власти посчитали, что она пыталась настроить детей против отца.

Джинджер – лишь одна из многих матерей, у которых необоснованно отобрали право опеки. Помню, впервые я узнала о таком случае во время телефонной беседы, которую мне довелось вести одним дождливым днем в Мельбурне. Я говорила с женщиной – назовем ее Сандра [152], – и она рассказала, как отчаянно билась, пытаясь защитить себя и своих сына и дочь от домашнего насилия. Как-то она застала своего мужа Роберта за совершением непристойных действий при детях. Поэтому она поверила их рассказу о том, что он и в другие разы вел себя сексуально распущенно при них. Сандра выступила с этими обвинениями в Семейном суде, однако судья решил, что жена просто настраивает детей против мужа, и в итоге запретил ей быть их законным представителем, а также отправил их жить с отцом. Два часа мы обсуждали эту историю. Она меня поразила, но в глубине души я все же не могла поверить, что такое возможно. Я обещала разобраться в деталях, а про себя подумала, что, вероятно, Сандра просто являет собой «женскую версию» оголтелых активистов, трубящих повсюду о правах отцов. Может, она спекулирует фактами, чтобы выиграть суд? Но потом я прочитала материалы дела. В 2014 году судья Суда по семейным делам города Ньюкасл действительно предписал изъять совсем еще маленьких мальчика и девочку, Тима и Салли (обоим не было еще девяти), из-под материнской опеки. [33] Это произошло после того, как Сандра передала суду рассказы обоих о том, что отец совершал с ними развратные действия. Маленькая Салли рассказала, что отец просил ее «посмотреть на некоторые его интимные места» и «погладить их». Девочка говорила об этом бабушке и дедушке со стороны матери, полицейским, сотрудникам органов опеки, психологу. Представители опеки выступали на судебном заседании и заявили, что сексуальные наклонности отца могут быть опасны для одного или обоих детей. Судья Маргарет Клири почему-то решила нарушить стандартную процедуру и подписала распоряжения о распределении опеки во время заседания ex-parte – на так называемых односторонних слушаниях, на которых Сандра и представители службы по защите детей вообще не присутствовали. Такие срочные заседания иногда допускаются, когда необходимо срочно устранить опасность, грозящую потерпевшим, или предотвратить серьезный конфликт. Но в данном деле, как заключил тот же суд, никаких особых факторов риска не было. Обычно на заседаниях ведется аудиозапись, но в данном случае этого не происходило. Все рассмотрение проходило в атмосфере строгой секретности. Так рекомендовал поступить эксперт, подготовивший заключение об отношениях в этой семье. Это, кстати, был тот же доктор Икс, который повлиял на решение по делу Тины и Люси.

Понятно, что судья выписывала постановления, основываясь на выводах психиатра. Вердикт судьи, в частности, гласил: «Меня не убедили доводы, что в данном случае имело место сексуальное насилие. Наиболее вероятно, что тревожное состояние матери было спроецировано на детей. Полагаю, что сейчас есть только один выход – передать сына и дочь отцу. Рекомендую сделать это немедленно и без предупреждения нынешнего опекуна».

На следующий день мальчика и девочку чуть раньше отпустили из школы. Им сказали, что необходимо поскорее вернуться домой. «В то утро я была в школе и коротко поговорила с директором, – вспоминает Сандра. – Я просто хотела предупредить его, что нам назначили дату заседания, на котором огласят решение суда. Представители органов опеки подали специальное заявление в Семейный суд, призывая его принять во внимание, что передавать детей отцу в данном случае очень рискованно, так как они могут подвергнуться сексуальным домогательствам. Через полтора часа после того, как я вернулась домой из школы, директор позвонил мне и сообщил шокирующую новость. Почти сразу после моего отъезда прибыли двое полицейских и представили распоряжение суда о том, что детей нужно немедленно отправить к отцу». Услышав об этом, Сандра растерялась. «Я не могла в это поверить, – говорит она. – Почему никто не поставил в известность хотя бы службу опеки?» Когда женщина получила на руки судебные документы, она выяснила, что ей запрещено видеться и даже говорить по телефону с детьми в течение следующих двух недель. Далее ее доступ к ним ограничивался двумя часами раз в две недели в присутствии супервизора, услуги которого она должна была оплатить сама – 65 долларов в час. Сандра оперативно написала заявление, попросив суд выслушать ее возражения, но ей отказали, обосновав это тем, что «в этом случае вторая сторона конфликта не получит равных шансов на защиту своей позиции». Ее апелляцию рассмотрели, но ответили, что она «пренебрегает процедурами, предоставляющими сторонам равные возможности», а также что «нет необходимости продолжать тяжбу» и что «…органы правосудия имели достаточно оснований для изъятия детей из-под материнской опеки». В общем, никто так и не предоставил ей возможность высказаться. [34] Вопросы о возможно имевшем место насилии, поставленные перед судом, так никто и не разрешил. Сын и дочь переехали к отцу, а следующие плановые слушания по этому делу были назначены через месяц.

В ходе финального рассмотрения суд пошел еще дальше: он запретил Сандре обнародовать любые материалы, связанные с ее делом (адвокат сохранял к ним доступ). Мне удалось в течение нескольких часов ознакомиться с этими документами благодаря другим участникам процесса, на которых запрет не распространялся.

В числе документов, которые мне удалось посмотреть, было заявление учителя детей, скрепленное его подписью. Он подал его уже после того, как мальчика и девочку отправили к отцу. К этому документу была прикреплена копия письма в органы опеки, в котором выражалась «большая обеспокоенность из ряда вон выходящими событиями», произошедшими в день, когда детей в срочном порядке передали новому опекуну. «По моему мнению, – написал педагог младших классов с более чем двадцатилетним стажем, – вся процедура была непродуманной, плохо скоординированной и чрезвычайно травматичной для детской психики». Когда дети увидели отца, то, по свидетельству педагога, остановились в полной растерянности. А когда им сообщили, что теперь они будут жить с ним, девочка «сделала шаг назад… и спросила у стоящих рядом, как долго им придется оставаться с папой. У нее был такой озабоченный и напуганный взгляд, и это более всего обеспокоило меня», – заключает учитель. «Ребенок явно боялся, что ему предстоит долго быть с отцом, – добавляет он. – В первый момент, когда сын и дочь увидели его, они бросили на меня такой взгляд, будто это я их предал, что очень меня смутило. Остается надеяться, что я не навсегда потерял их доверие».