Джесс Хилл - Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера

Финли [99]было лет девять, когда он научился «играть в эти игры» (по словам его матери, опыт у него, как у сорокалетнего). Мальчик привык уживаться со склонным к насилию отцом. Родители развелись около года назад. Финли говорит, что научился читать смену настроений по лицу отца и усвоил «стоящий за этим алгоритм». «Иногда он вдруг замолкал, будто мертвая тишина повисала вокруг, – буднично рассказывает мой маленький собеседник. – А после этого будто с цепи срывался». Финли полагался на знание подмеченных алгоритмов, потому исполнять навязываемые отцом правила было невозможно – слишком мелочными и непоследовательными они были. Никто не предупреждал заранее о смене условий игры. «Он действовал спонтанно и хаотично, мог разозлиться просто от того, что испортилась погода… Новое правило работало секунд десять, и тут же вводилось другое, и относительно него оказывалось, что все, что ты делаешь сейчас, неверно. Так что основания для наказания находились всегда». От скуки отец выдумывал все новые способы притеснения собственных детей. Однажды он швырнул тарелку в лицо младшему брату Финли. Малыша увезла «Скорая». У отца была любимая угроза: он пугал Финли тем, что отвезет его к врачу и тот ему вставит раскаленные трубки в нос. Однажды без всяких объяснений домашний тиран вдруг перестал разговаривать со всеми членами семьи и игнорировал жену и детей целых два года. Однако само его молчаливое присутствие в доме наводило на всех ужас. Со временем у Финли развилось обостренное чутье: он мог почувствовать , что отец скоро приедет домой. Это ощущение приходило до того, как мальчик слышал шаги у входной двери.

Мишель [100] Имя изменено. ( Прим. автора. ) сейчас 54 года. У нее тоже было очень трудное и тревожное детство. «Не помню, чтобы когда-либо чувствовала себя в безопасности дома, – рассказывает она. – Я не знала покоя. Когда отец находился рядом, я постоянно была начеку, пытаясь предугадать, какую выходку и когда он устроит». Ранние годы девочки были безрадостными и тоскливыми, как в романах Диккенса. Все, что она помнит с самых юных лет, – это насилие или угроза насилия. «Чаще всего отец выплескивал гнев, швыряя в мать тарелку с едой, если обед ему не очень нравился, – рассказывает Мишель. – Однажды утром я оказалась у мамы за спиной, когда в нее полетела посуда. Мама увернулась, а тарелка разбилась об меня. В панике я бросилась бежать, проломив заднюю дверь. Я выбежала в сад, а затем на улицу. Отец настиг меня у дальнего угла квартала. “Прости, я не хотел ударить тебя, – кричал он. – Я целился в твою мать”». В тот момент Мишель было всего восемь лет.

Мы сидим на диване и разговариваем, как вдруг она вспоминает еще один очень яркий эпизод. Однажды вечером вместе с братом и сестрой она смотрела телевизор в гостиной. А родители в этом время ссорились. Их крики были слышны из-за прикрытой кухонной двери. Через некоторое время брат пошел на кухню, чтобы вмешаться в этот спор. Он обнаружил, что отец сидит у матери на голове и даже прыгает на ней, ритмично пригибая к полу. «Мы с братом закричали: “Слезь, слезь скорее, ты же ее убьешь!” А он только смеялся. На нем были туфли для гольфа, и он пинал ее ими. Ноги матери безжизненно болтались, по ним струилась кровь». Потом отец встал и присоединился к детям у телевизора как ни в чем не бывало. «Мы сидели и делали вид, что ничего не произошло. Но от этого только хуже – ты чувствуешь себя соучастником насилия», – признается моя собеседница.

Сверхбдительный ребенок умеет опознавать приближение домашней бури по выражению лица и даже по звуку шагов отца или матери.

Находясь дома, Мишель научилась тонко отличать все признаки надвигающейся бури. Она улавливала изменения настроения по звуку шагов и игре мимики на лице агрессора. «Я в буквальном смысле читала по его лицу и могла предсказать, будет ли он бить мать этим вечером или нет». Подобная сверхбдительность обычно отмечается у ветеранов боевых действий. Это один из симптомов посттравматического стресса. Такую привычку военные приобретают как во время подготовки, так и в горячих точках, когда опасность грозит отовсюду: надо внимательно следить за чужаками, за подозрительными звуками и запахами. Впоследствии, уже в мирных условиях, всякий раз как возникает малейшее подозрение на опасность, срабатывают механизмы борьбы за выживание. Они стимулируют мозг, заставляя солдата защищаться. Я какое-то время работала корреспондентом на Ближнем Востоке, и потом мне очень резало слух, когда журналисты называли обстановку в австралийском пригороде «зоной боевых действий». Однако, если речь идет о детях, живущих среди домашнего насилия, такое сравнение оправданно. По сути, они живут, как на войне, и демонстрируют тот же уровень настороженности и тревоги, что и военные, участвовавшие в настоящих вооруженных конфликтах.

Поразительное наблюдение было сделано в 2011 году командой под руководством профессора Имона Маккрори из Университетского колледжа Лондона. [21] Сканирование мозга ветеранов боевых операций, проводившееся в течение многих лет, показывало обостренную реакцию на потенциальную опасность в двух отделах – в островковой доле, отвечающей за переработку эмоциональной и физической боли, а также в миндалевидном теле (в маленьком, похожем на миндальный орех участке, реагирующем на чувство страха). Лондонские исследователи также просканировали мозг 43 детей, 20 из которых жили в атмосфере абьюза, а другие 23 – в нормальных условиях. Им показывали искаженные злобой лица и следили, как мозг обрабатывает воспоминания и эмоциональные ассоциации, связанные с этими гримасами.

Ученые заметили знакомую реакцию: мозг детей, переживших абьюз, активизировался в тех же участках, что и у бывалых солдат. Авторы эксперимента заключают, что таким образом получены веские доказательства того, что маленькие дети, сталкивавшиеся с домашним насилием, распознают потенциальную угрозу и реагируют на нее. Обостренное внимание и внутренняя мобилизация, возможно, очень помогают как военным, так и их маленьким собратьям по несчастью, пытающимся выжить в трудных условиях. Однако трудно существовать в таком режиме ежедневно. Это очень изматывает. Как и бывалые воины, юные жертвы агрессии в семье часто страдают ночными кошмарами и мучаются страшными воспоминаниями. Наш герой Финли рассказал об одном очень реалистичном сне: он застыл на месте, будто парализованный, и смотрит, как горит его родной дом.

Двенадцатилетний Харли [101] Имя изменено. ( Прим. автора. ) регулярно вздрагивает от всплывающих в сознании ярких образов – флэшбэков [102]в виде сцен отцовской жестокости. Иногда приступы ужаса накатывают в школе, а иногда – дома. Это непредсказуемо. Перед мысленным взором мальчика вновь и вновь встают страшные картины: отец сталкивает мать с лестницы, бьет ее и пинает ногами. Он видит мать после избиения так, будто это происходит здесь и сейчас. Об этом он сам рассказывает нам грустным полушепотом: «В такие моменты я очень расстраиваюсь и чувствую себя абсолютно беззащитным».