Кэтрин Мэнникс - Как мы умираем

― Хочешь присоединиться, приятель? — спрашивает один из них. Алекс кивает и хватает свою капельницу. Я пытаюсь не думать о том, что такое храбрость — отсутствие страха или способность его переносить? И почему правильные слова появляются, только когда я выхожу из палаты?

Во второй половине дня все парни уже «под кайфом», стойко переносят тошноту и рвоту во имя Англии. Лежа на кроватях, пытаются направить тяжелые головы к тазикам: они слишком сонные и медленные, чтобы попасть в маленькие пластиковые лотки, которые используются в остальных отделениях. Они смеются и подбадривают друг друга, и к тому времени, когда ухожу домой, невпопад распевают гимн Кубка мира — возможно, сам по себе немелодичный.

Некоторым людям невыносимо само ожидание возможной смерти. Когда они понимают, что больше не могут контролировать свою жизнь, могут решить исправить это весьма радикально.

Проходит три недели, и наступает еще один понедельник в палате «Одиноких шаров». Шесть пробирок с кровью для анализа; шесть капельниц; шесть наборов химии; шесть отчетов. Алекс больше не новичок: он знает, что делать, и его голова блестит так же, как у соседей по комнате. В палате царит возмущение по поводу «руки Бога» Марадоны в матче против Англии [14] Один из самых знаменитых футбольных голов в истории, исполненный аргентинцем Диего Марадоной на 51-й минуте четвертьфинального матча чемпионата мира по футболу 1986 года против сборной Англии. — Прим. пер 14. Рентген грудной клетки Алекса показал, что количество раковых очагов уменьшается очень быстро. Я показываю ему снимки, он заинтригован изображениями — контрастом темноты и света, тенями опухолей, вырисовывающимися большими белыми кругами на темной ткани легкого... Я объясняю, что вторичные очаги в его печени, почках и брюшной полости тоже будут уменьшаться, поскольку химиотерапия работает, а значит, увеличивает шансы на излечение. Серьезный и вдумчивый, он кивает. Я думаю о том, как он себя чувствует, силен ли еще тот страх, но боюсь разрушить его маску — возможно, он еще не готов говорить об этом. Я разговариваю с каждым из пациентов, и всегда по— разному.

На той неделе я дежурила в среду вечером. Перед уходом домой всегда проверяю капельницы в палате «Одиноких шаров»: если ночью произойдет сбой, придется возвращаться. Парни вели себя тихо. Английская сборная возвращалась домой из Мексики. Жара на улице накаляла палату до состояния теплицы, пока вечером не становилось прохладно. С капельницами парней все было в порядке, но у Алекса она, похоже, сбилась, когда он двигал рукой — кожа вокруг покраснела, и загорелся сигнал тревоги. Я взяла новый комплект и начала заново вводить иглу.

― До сих пор не знаю, как это пережить, — тихо сказал он, как только мы оказались за ширмой. «Веселые таблетки» ослабили его контроль. — Я знаю, что иду на поправку, но как можно быть уверенным, что это никогда не повторится?

Я была слишком сосредоточена, прикрепляя пластиковую трубку к игле, чтобы ответить. Он продолжил в тишине:

― Я не могу ждать. Как люди могут спокойно ждать смерти? Не хочу знать.

Я прикрепила трубку и нажала кнопку, чтобы возобновить подачу лекарства. Зеленый огонек ободряюще подмигнул. Я смотрела на лежавшего на подушках Алекса — с яркими глазами, без ресниц и бровей. Он выглядел очень спокойным, но хмурился, пытаясь ухватить нити своих мыслей.

― Понимают ли люди, что умирают? — вяло спросил он.

Лекарство действовало, так что, каков бы ни был мой ответ, он вряд ли его запомнит. Тем не менее здесь и сейчас, благодаря глубокому расслаблению, вызванному лекарствами, Алекс искренне интересовался тем, чего боялся больше всего. Это шанс, которого может больше не быть.

Я жду. Лицо Алекса меняется. Он делает паузу, смотрит на занавеску и щурится, как будто пытаясь сосредоточиться. Затем очень медленно и осознанно говорит:

― Не уверен, стоит ли вам это говорить...

Пауза. Не перебивать. Пусть он продолжит свой ход мыслей.

― Вы замечали вид из окон? — спрашивает он в конце концов.

О нет, это из-за вида на кладбище?

― Да, — осторожный ответ. Куда мы идем?

― Значит, вы знаете, как тут высоко, верно? — продолжает он.

Я знаю. Я карабкаюсь по этой лестнице много раз в день.

― И вы же помните, что я альпинист, да?

― Да.

― Я тут подумал. Мне не нужно ждать. Всего лишь шаг из окна до фундамента здания. Один шаг — и встреча с бетоном. Через секунду. Бам!

Он шлепает рукой по кровати, и я подпрыгиваю.

О, боже мой, он разработал план самоубийства, чтобы не ждать смерти!

― Вы много думали об этом? — спрашиваю я настолько уверенно, насколько это возможно.

― Это первое, о чем я подумал, когда приехал. Я и лестницу проверил, но слишком много преград по пути вниз — она слишком узкая. Из окна лучше.

― А когда вы думаете об этом, как себя чувствуете? — спрашиваю я, боясь ответа.

― Снова сильным. У меня есть выбор. Я могу сделать «бам!», — он снова шлепает по кровати, но на этот раз я не подскакиваю, — в любое время, как сам решу.

Он откидывается на подушки, ухмыляясь и глядя на мою реакцию.

― А как... хм... скоро это случится? — спрашиваю я, усиленно размышляя, кого звать на помощь, если он сейчас соскочит с постели и попытается улизнуть через окно.

― Не-е, — улыбается он. — Но теперь мы знаем, кто тут собирается удрать. Но если этот «парень» вернется, я не позволю ему навешать мне.

― Так вы не собираетесь делать это на неделе? — спрашиваю я, но он снова засыпает.

Через несколько минут он храпит. Завтра нужно будет спросить контакт психиатра, но сегодня Алекс слишком сонный, чтобы отойти от кровати. Я могу пойти домой.

Телефон на тумбочке звонит рано утром. Спросонья я отвечаю в расческу, прежде чем найти рукой телефон. Я едва успела сказать «Алло», когда меня перебил голос ночного медбрата.

― Александр Лестер! — отрывисто кричит он, бывший военный. — Оральное и ректальное кровотечения. Везут в отделение интенсивной терапии. Для информации!

Телефон замолкает.

Что? Что произошло? Почему кровотечение? Его анализы были в порядке. Должно быть, он что-то сделал. Он прыгнул? О, черт возьми, что, если он прыгнул? Где мои туфли? Ключи от машины? В чем дело?

До больницы пять минут на машине. Я паркуюсь на стоянке для скорой помощи и бегу наверх пешком, не надеясь на лифт. Вспотевшая и запыхавшаяся, захожу в палату и вижу медбрата.

― Ах, доктор Мэнникс, мэм! Пациент был переведен в отделение интенсивной терапии, как только мы закончили разговаривать. Артериальное давление не регистрируется. Свежая кровь в прямой кишке и рвоте. Установлен дополнительный внутривенный доступ, началась реанимация. Семья проинформирована. Что-нибудь еще, мэм?