Майкл Поллан - Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности

– Мы все имеем дело со смертью, – сказал он мне при нашей первой встрече. – И ограничивать эту материю только больными людьми слишком непозволительная роскошь. – Будучи весьма осторожным человеком, никогда не забывающим о политическим минных полях, которые, возможно, ждут его впереди, Гриффитс, подумав, слегка изменил последнюю формулировку, придав ей форму будущего времени: – Ограничивать эту материю только больными людьми будет слишком непозволительной роскошью.

Я, со своей стороны, тоже искренне надеюсь, что те видения и переживания, которые я испытал, принимая психоделики, не будут достоянием одних только больных людей и когда-нибудь станут более широко и повсеместно доступны. Стоит ли это понимать в том смысле, что я, мол, ратую за то, чтобы эти препараты были легализованы? Не совсем. Да, у меня был очень положительный опыт использования псилоцибина в «рекреационных целях» – опыт, который я проделал на свой страх и риск, без участия ассистирующих терапевтов, – и для некоторых людей это, возможно, окажется прекрасным решением их проблем, однако рано или поздно, как показывает практика, каждый из нас может совершить психоделический трип, для описания которого слово «плохой» окажется слишком блеклым определением. И мне бы очень не хотелось, чтобы это произошло, когда я буду один. На мой взгляд, работа с глазу на глаз с опытным терапевтом в безопасном месте, удаленном от суеты и лихорадки повседневной жизни, была бы просто идеальным способом исследования свойств психоделиков. Но есть и другие способы структуризации психоделических трипов, или, лучше сказать, способы обеспечения безопасного окружения для их потенциально подавляющих энергий. Например, айяуаску и пейотль обычно принимают не поодиночке, а в коллективе, где есть вожак или лидер, причем необязательно шаман, и он там играет роль надзирателя, следящего за состоянием людей и помогающего им сориентироваться и должным образом истолковать пережитое. Но, будь то на уровне индивидуума или в масштабе группы, в любом случае присутствие хорошо обученного и опытного эксперта, способного «удерживать пространство», если воспользоваться этой почтенной идиомой из арсенала нью-эйдж, придает всему действию больше уюта и смысла, нежели мне это представлялось раньше.

Терапевты не только создавали обстановку, в которой я чувствовал себя вполне защищенным и мог спокойно отдаться на волю психоделических переживаний, но и помогали мне впоследствии осмыслить пережитое. Но, что не менее важно, они также помогали мне понять, было ли среди моих видений нечто такое, что заслуживало осмысления. А ведь это подчас далеко не очевидно. Очень легко отбросить или отсеять внутренние видения как бессмысленные фантазии разума или как нечто, вызванное «реакцией на наркотик», и именно к этому, увы, и побуждает нас наша культура. Мэтт Джонсон выразил эту точку зрения еще во время нашей первой встречи в таких словах:

– Предположим, на какой-нибудь вечеринке несколько девятнадцатилетних парней съели парочку галлюциногенных грибов. И один из них «прозрел». Допустим, он постиг суть Бога или свою связь со Вселенной. Что на это скажут его друзья? «Ну, старик, ты чересчур хватил вчера вечером! Впредь никаких грибов, забудь!» А что скажут носители нашей культуры, доведись вам испытать то же самое? Они скажут: «Эй, чувак, ты что, напился или подсел на наркоту?»

Стоит немного поразмыслить, и вы сами поймете, что стремление приписать содержание психоделических откровений «наркотикам» ни к чему не приведет и никоим образом не объяснит причину самих откровений. Образы, видения, повествования и озарения не берутся ниоткуда, и уж, разумеется, их источником не является химическое вещество. Они возникают из глубин нашего сознания [71] Я не отбрасываю возможность, что они могут являться откуда-то еще, но ограничусь здесь лишь этим кратким объяснением. , и, по крайней мере, несут в себе нечто, что может рассказать нам о нем . Если сны, фантазии и свободные ассоциации стоят того, чтобы их истолковывать, тогда, конечно же, они являют собой более живой, подвижный и детальный материал, с которым мы и знакомимся в ходе психоделического трипа. Он открывает дверь в человеческое сознание.

О человеческом сознании мои психоделические странствия поведали мне множество интересных вещей. Многие из них были того же рода, что мы обычно изучаем на курсах психотерапии: глубокое понимание важных взаимосвязей и отношений; наметки страхов и желаний, обычно не попадающих в поле нашего зрения; подавленные воспоминания и эмоции; и – вероятно, это самое интересное и полезное – новый взгляд на то, как устроен и работает наш ум.

Я думаю, самое ценное в деле исследования необычных состояний сознания – тот свет, который они отбрасывают на состояния обычные, так что те больше не кажутся такими уж прозрачными или такими уж ординарными. Примерно к тому же выводу пришел и Уильям Джеймс; понять, пишет он, что обычное бодрствующее сознание есть не что иное, как одна из множества потенциальных форм сознания – один из способов восприятия или строительства мира, – отделенная от этого мира лишь «тончайшей пленкой», значит признать, что наше видение реальности, будь то реальность внутренняя или внешняя, в лучшем случае неполна и несовершенна. Возможно, обычное бодрствующее сознание дает нам вполне достоверную карту территории реальности, в которой мы обитаем, и для многих случаев жизни она хороша, но это всего лишь карта – и не только. Что касается других уровней сознания и причин, по которым они существуют, – мы можем о них только гадать. Большую часть времени обычное бодрствующее сознание прекрасно служит интересам нашего выживания, быстро приспосабливаясь к меняющимся условиям, но бывают моменты в жизни индивидуума или общества, когда созданные воображением новшества, предлагаемые измененными состояниями сознания, олицетворяют именно ту вариативность или ту модификацию, которая устремляет жизнь или культуру по новому пути.

Что касается меня, то осознание хрупкости и относительности моего собственного пассивного сознания настигло меня однажды вечером (в тот момент я находился в гостях у Фрица, на вершине обжитой им горы), когда Фриц учил меня, как входить в состояние транса посредством чередования быстрых вдохов и выдохов под звуки ритма, отбиваемого на барабанах. Где же, черт возьми, все это было раньше? Почему скрывалось от меня всю мою жизнь? Ни Фрейд, да и никто из великой когорты психологов и экономистов, подвизающихся в сфере поведенческой экономики, не рассказывал нам об этом, но сама мысль о том, что «обычное» сознание – это лишь вершина огромного и практически неисследованного психического айсберга, является для меня чем-то большим, нежели теория; скрытая необъятность ума – это и есть даваемая в ощущениях реальность.