Герман Роршах - Чернильные пятна. Как распознать преступника

И наконец, таким истолкованиям присуща еще одна примечательная черта. Из всех ответов истолкования светотенью более всего подчеркивают глубинное измерение пятен. Наш испытуемый обращает внимание на перспективу, другие его ответы подобного рода также выделяют трехмерное пространство. Мой опыт говорит о том, что перед нами следующая психическая закономерность: особая одаренность в видении пространства, глубины и перспективы, по-видимому, соединяется с аффективностью испытуемого, с его несколько тревожным, приспосабливающимся характером, имеющим депрессивные черты. Это часто (а возможно, всегда) коррелирует с чувством собственной несостоятельности, содержанием которого является ощущение непрочности, нестабильности. Истолкования черных и серых оттенков, в которых обнаруживаются архитектурные образы, представляющие собой оригинальные (или почти оригинальные) ответы, дают возможность сделать вывод о хорошо развитом пространственном воображении и конструкторском таланте. Это я и сделал в данном случае и оказался прав, хотя мне не была известна профессия пациента и в полученных ответах не содержалось никаких намеков. Показанные мне позднее коллегой Оберхольцером протоколы психоаналитических сеансов содержат целый ряд признаков «формальной» стороны его психической личности, которые подтверждают мои выводы о его конструкторской одаренности, которую он не раз проявил творческим вдохновением в своей профессиональной деятельности в качестве инженера-механика. Занимаясь этой деятельностью, он полностью подтверждает наличие у него богатого пространственного воображения. Он способен представить в своем воображении проектируемую конструкцию, для чего ему не нужно пользоваться каким-либо чертежом. Благодаря внутреннему видению он может вычислить, удастся ли конструкторам представить такой проект графически. Все конструкторские планы оживают перед ним, он может пластически представить уже готовое к эксплуатации изделие, хотя, с другой стороны, он не может сам набросать какую-нибудь новую форму.

Мы уже встречались с Ц, которые оказывались сконструированными из деталей разными способами. По этим сконструированным целостным ответам нельзя делать вывод о конструкторском таланте в области техники, можно только говорить о способе, посредством которого испытуемый приходит к логическим выводам. Тот, кто среди ответов имеет сконструированные Ц, строит свои выводы исходя из каких либо деталей, приводя конечное решение в соответствие со свойствами обнаруженной вначале детали. В итоге мы можем увидеть необычные концепции, отличающиеся иногда излишним формализмом. Если у таких людей есть интуиция, они могут с фантастической уверенностью связать друг с другом большое количество образов и явлений, но, с другой стороны, они могут оказаться рабами своих конструкций, пытаясь все подогнать под свою личную мерку, причем именно тогда, когда интуиция начинает им отказывать. Но когда нам удается таким способом обнаружить у испытуемого конструкторскую одаренность, а также определенное количество хорошо увиденных, сконструированных целостных ответов, тогда мы можем сказать, что эти две группы свойств психики – конструирующее мышление и действительно существующий технический талант конструктора – объединились в одну способность к технической деятельности самого высокого уровня.

Я недавно использовал слово «интуиция». Если испытуемому легко и быстро удается находить Ц, в которых чередуются абстрактные, конструктивные и комбинаторные процессы ассоциативного мышления, то можно с уверенностью делать вывод о наличии у него интуитивных способностей. В полученных нами ответах об интуиции говорит истолкование Таблицы II образами огня и дыма. Хотя здесь преобладают конструкторские элементы, сам процесс апперцепции, по-видимому, оказался плодом одного взгляда. В отношении таких интуитивных ответов можно сказать, что в них богато представлены отношения к комплексам. С другой стороны, интуитивные ответы встречаются исключительно среди людей с дилатирным типом переживания, то есть имеющих много ответов по движению и цвету. Чем меньше Дв и Цв, тем реже будут интуитивные истолкования, потому что вытеснение в конечном счете удушает любые интуитивные проявления человека. Тем не менее далеко не любая интуиция представляет собой ценность. Для того чтобы интуиция действительно оказалась ценной, необходима не только дилатация, но и способность к коартации, так как форма (окончательный творческий результат) возникает только посредством сознательной проработки тех психических сфер, функцией которых является восприятие четких, контролируемых форм. Организовать такое взаимодействие может орган, являющийся посредником между интроверсией и экстраверсией. Только тогда, когда существует способность быстро воспринять то, что было выхвачено интуицией в дилатирном типе переживания, и зафиксировать затем в качестве гармоничной формы, то есть когда существует возможность для быстрого перехода из дилатирного типа в коартивный, только тогда интуиция и может оказаться ценной. Итак, ее ценность ставится под угрозу в двух случаях: когда способность к коартации слишком слаба или когда коартация слишком сильна. Если коартация слишком слабая, интуиция отличается большой нестойкостью, она слишком недолговечная, оторванная от реальности («воздушный замок»), ни на что не годящаяся утопия. А если коартация по привычке слишком сильна, то есть когда вообще не обнаруживается ничего, кроме рацио, или когда невротическое вытеснение становится слишком сильным, тогда интуиция парализуется. Последнее мы встречаем у нашего испытуемого, у которого невроз парализует свободу для проявления внутренней продуктивности, как это обычно и бывает. Конечно, в этом нет ничего нового. Новым является только то, что в процессе эксперимента можно проследить за тем, как в пациенте перестают согласовываться друг с другом вытесняющее сознание и вытесненное бессознательное; как с увеличением невротического вытеснения сужается продуктивная сфера, пока, наконец, свободные внутренние проявления не удушаются сознательным контролем и навязчивым наблюдением. Тогда становится понятным неадекватный для нашего пациента способ, посредством которого он сначала обращается к абстрактному методу мышлению, а также то, что пациент позволяет себе подпасть под власть своих комплексов вместо того, чтобы следовать свойственным ему конструкторским задаткам. Все это является проявлением навязчивости, имеющей своими корнями депрессивное чувство несостоятельности.

И, наконец, еще одно замечание. Мы уделили немного больше внимания интроверсивности испытуемого и несколько меньше – экстратенсивности. То обстоятельство, что пациент уже на первую, частично цветную Таблицу II дал почти интуитивное истолкование цветной формы, говорит о том, что при чисто арифметическом подсчете мы будем недооценивать экстратенсивные моменты испытуемого. Несомненно, интроверсивные моменты преобладают, но и экстратенсивные не столь уж слабы, как может показаться вначале; мы можем считать, что на какие-то периоды времени возможны смещения типа переживания в сторону экстратенсивности. А если бы у пациента экстратенсивные периоды продолжались более длительное время или существовали бы и сейчас, тогда психограмма, а вместе с ней и диагноз были бы несколько другими. В экстратенсивные периоды испытуемый должен в реальной жизни демонстрировать упрямство, возмущение, импульсивность и агрессию. Качество его невроза в такие периоды должно тоже измениться. Вместо психастенических черт должны появиться конверсионные симптомы, а навязчивые проявления должны принять другой характер: появятся навязчивые действия и чувства, а возможно, и движения.