Павел Соболев - Insipiens: абсурд как фундамент культуры [litres самиздат]

Но из-за чего же уровень воинственности возрастает в условиях природного изобилия? За что тогда люди убивают друг друга, если все сыты? Правильно, именно здесь в силу и вступает сфера представлений, которая может придумать самый удивительный социальный мир со своими ценностями и иерархиями, за которые полагается жить, умирать и убивать других. Если вы внимательно читали написанное выше, то можете даже догадаться, из-за чего в условиях изобилия одни племена могут нападать на другие.

Да, из-за женщин. " В благоприятных районах вооружённых столкновений было предостаточно, но непосредственным поводом к ним были споры не из-за пищи, а из-за женщин " (там же, с. 116). Нападая на соседскую группу, аборигены преследуют целью увести с собой сколько-нибудь женщин. Ошибочно будет думать, будто мужчины захватывают их по причине неуёмного сексуального аппетита. Нет, как написано выше, истинные истоки полигамии (как и брака вообще) – подчеркнуть собственный статус через обретение женщин, которые будут выполнять непрестижные ("нечистые") работы (собирание пропитания, таскание тяжестей и сооружение жилищ). Как отмечают исследователи, вероятно, именно завладение женщинами оказывалось реальной причиной многих межобщинных конфликтов, которые иногда лишь прикрывались поводами отомстить за нанесённое оскорбление или за какие другие обиды. " Аборигены никогда не захватывали у противника ни земли, ни материальных ценностей: единственным предметом их вожделений были женщины " (Шнирельман, 1994, с. 82). У некоторых народов более 90% столкновений происходили из-за женщин (с. 83). При этом учёные справедливо подмечают, что женщины "в аборигенном мире" являются важнейшей производительной силой.

Впрочем, поведение некоторых племён показывает, что и женщины не являлись реальной причиной набегов, а были лишь поводом: хоть воинственные южноамериканские яноама сами и утверждали, будто воюют именно из-за женщин, при этом отмечено, что они собственноручно убивали значительную часть своих же новорожденных девочек (Берёзкин, 1987, с. 121). И, с другой стороны, порой во время набегов женщин они убивали совершенно наравне с мужчинами (там же, с. 110). Всё это действительно наталкивает на мысль, что главной целью военных акций было именно добывание славы.

"Для совершения регулярных набегов было вполне достаточно желания добыть женщин, повысить свой социальный статус, отомстить врагу или же овладеть трофеями, которые использовались в ритуалах и материальной ценности не имели" (Берёзкин, 2013b, с. 163).

Что интересно, ещё в XVI веке было прекрасно известно, что недавно открытые "туземцы" Америк не воюют за какой-либо реальный ресурс. Сам Монтень писал, опираясь на доступные источники: " основанием для их войн является исключительно влечение к доблести. Они начинают войну не ради завоевания новых земель, ибо все еще наслаждаются плодородием девственной природы, снабжающей их, без всякого усилия с их стороны, всем необходимым для жизни в таком изобилии, что им незачем расширять собственные пределы […]. Если соседи их, перейдя через горы, совершают на них нападение и одерживают победу, то вся добыча победителя – только в славе да еще в сознании своего превосходства в силе и доблести; им нет дела до имущества побежденных, и они возвращаются в свою область, где у них нет недостатка ни в чем, а главное – в том величайшем благе, которое состоит в умении наслаждаться своей долей и довольствоваться ею " (Монтень, с. 271). Но за столетия это знание ловко забылось, ведь однажды нам вдруг стало казаться куда более разумным воевать лишь за материальные ресурсы.

Описанное позволяет понять, как в древности мужчина был наделён таким сакральным статусом, что вместе с этим ценность для него обрела и женщина, в непрестижном труде которой он стал нуждаться. И всё это было порождено чисто сферой представлений, игрой воображения. Никакой реальной "объективной необходимости" за этим не стояло. Но поскольку люди были и остаются иррациональны, продолжает существовать и брак.

" Мы совершили чудовищную ошибку, развернув человеческое

развитие в сторону символической культуры и разделения труда "

(Зерзан, 2007)

Человек (как и прочие обезьяны) оказался уникальным плодом эволюции, в ходе которой он утратил все инстинкты, связывавшие его с природой (см. Соболев, 2020b), из-за чего получил возможность реагировать не на среду непосредственно, а через предварительное построение собственной картины этой среды, через создание той самой сферы представлений, которая затем и определяла поведение.

Совершенно справедливо человека называют символическим животным – в том смысле, что он стал слишком сильно зависим от символов, которыми обозначает реальный мир и на которые ориентирует собственное поведение, как если бы эти символы и были самим реальным миром. Если в символическую картину мира вкрадываются неточности, то это прямым образом влияет и на поведение, делая его неадекватным (см. Соболев, 2016). Выше было приведено множество примеров этого. Нагромождение в голове человека разнообразных представлений, оторванных от реального мира, приводит к самым удивительным и порой даже просто к абсурдным культурным системам и абсурдному поведению, понять которые невозможно, исходя лишь из воздействий природной среды. В это непросто поверить, но, как показано выше, многие базовые явления нашей культуры возникли не по причине какой-то "объективной необходимости" или неизбежности и не с целью выживания человечества, а именно по причине каких-то фантасмагорических представлений или просто в силу случайности. Именно поэтому можно говорить об абсурде как о фундаменте культуры.

Особенно показательны в этом плане мужчины – обособившийся класс внутри человечества, у которого было слишком много свободного времени для создания тех самых абсурдных культурных систем. Они стали рабами престижа, который сами же и придумали, и теперь вынуждены вечно играть друг с другом в социальную игру, главная цель которой – завоевать внимание Других, занять их мысли и получить их преклонение.

В конце XIX века социолог Торстейн Веблен выдвинул мысль, что, вопреки классической экономической теории, в основе экономических процессов лежит человеческая психология. Он ввёл в обиход понятие праздного класса(Веблен, 1984) – так он называл зажиточных собственников, ведущих праздный образ жизни, не занимающихся физическим трудом, практикующих приобретение дорогих вещей и выставление своей успешности напоказ (то самое демонстративное потребление). Все эти определения праздного класса идеально ложатся на образ мужчины, каким он вырисовывается в антропологических исследованиях: имеющий много свободного времени, присваивающий плоды женского труда и основную часть жизни сочиняющий замысловатые социальные игры в борьбе за престиж с другими такими же, как он.