Сергей Эйзенштейн - О строении вещей

[…] Кроме того, не вредно помнить, что и комический эффект разряжается и разражается… взрывом. Пусть взрывом смеха. Но взрыв – скачок из измерения в измерение – равно лежит и здесь в основе.

[…] А «задевает» воображение обычно только та образность, в основе которой 一 в структуре которой – лежит какая-либо из глубоко природаных закономерностей, которая являет собой воплощение в предмет какого-либо очень глубокого природного процесса. Мы уже видели это обстоятельство в действии – как в экстатических построениях, так и в построениях комических, требовавших для своего эффекта лишь известной композиционной поправки.

[…] Мне совершенно не хочется сказать изложением всего сказанного выше, что экстатическое построение в произведении искусства строится согласна формуле расщепления атомного ядра урана или что ракетный снаряд построен [по] «образу и подобию» патетической поэмы!

Это было бы глупо и смешно.

Но я также упорно воздерживаюсь от того, чтобы считать эти явления «аналогичными» друг другу или «перекликающимися» с ними по сходству.

Что я хочу сказать? То, что в этих столь далеких друг от друга областях – в каждой по-своему – действуют одни и те же закономерности в те моменты, когда в каждой из этих областей нужно, чтобы осуществлялись крайние (даже не предельные, а запредельные) феномены: феномены наивысших – из пока доступных – проявлений содержания этих областей. Закон строения подобных процессов – основа формы их – в этих случаях будет одинаков. Эффективность результатов в нормах каждой области – равно «выходящая за рамки» этих норм и самих областей. Сами процессы 一 согласно одной и той же формуле экс-стазиса – «выхода из себя». А формула эта – не что иное, как момент (мгновение) свершения диалектической закономерности перехода количества в качество.

Умение заставить процесс двинуться по «прописи» этой закономерности, мгновенно в ней совершаться – равно обеспечивает предельный (пока что) эффект физически возможного проявления взрывной силы – в атомной бомбе – равно как и предельный эффект психологически мыслимого физического состояния человека 一 экстатическую охваченность человека мощью пафоса.

Различны области приложения.

Но одинаковы степени.

Различна природа достигнутых эффектов.

Но одинаковы «формулы» в основе этих наивысших ступеней проявления, независимо от самих областей.

Ибо в основе их лежит фундаментальная закономерность природы и мощь результатов тех процессов, которые через воспроизведение приобщаются к мощи природы. [Это] есть как бы еще [один] новый аспект мудрого образа древних об Антее, приобретающем неодолимую несокрушимость через припадающее приобщение к источнику всех сил – по мнению древних – к Земле. По нашему мнению – к сути закономерности движения и становления вселенной.

В «Александре Невском» есть обаятельный образ кольчужника Игната.

Казалось бы, так естественно было с самого начала включить этого представителя ремесленных слоев в основной узор образов, представляющих Русь XIII века в самых разнообразных аспектах.

М[ожет] б[ьпъ], по априорной «социологической схемке» такой «представитель» у нас с Павленко и значился. Не помню! Но если и да, то такой абстракцией, что я его даже и не припоминаю, что было бы уже вовсе невозможно, если бы мы имели дело с живым образом.

Так что можно его принять за несуществовавшего: либо фактически, либо «по существу», 一 если он существовал в наметках как «место, отведенное ремесленному слою».

И для обоих случаев его рождение именно таково, как я изложу.

Афина, говорят, рождена из головы Юпитера. Такова же судьба…кольчужника Игната.

С той лишь разницей, что здесь дело касается головы… Александра.

Даже не столько головы, сколько…стратегической мысли Невского.

Мне Александра непременно хочется сделать гением.

Бытовое представление о гениальности – и не без основания 一 у нас всегда связано с чем-то вроде яблока Ньютона или прыгающей крышкой чайника матери Фарадея.

Не без основания, потому что умение из частного случая вычитать общую закономерность и дальше направить ее полезное применение к разного рода отраслям и областям действительно связано с одной из черт, которая входит в сложный психический аппарат гения,

В бытовом разрезе 一 в наглядном аспекте – оно читается проще: как способность переносить заключения со случайного, маленького – на неожиданно другое и большое.

Нечто, касающееся упавшего яблока, на что-то, касающееся… земного шара, – закон всемирного тяготения.

Если герой сотворит в картине нечто в этом роде – у зрителя немедленно, «рефлекторное включается ассоциации, привыкшие возникать вокруг вопроса гениальности.

И печать гениальности расцветет ореолом вокруг моего князя.

В картине у него лишь одна возможность сверкнуть гениальностью 一 стратегическим планом Ледового побоища, знаменитыми «клещами», в которые он зажимает «железную свинью» рыцарей, теми клещами полного окружения противника，о котором мечтают все полководцы всех времен, теми клещами, которые помимо Александра принесли неувядаемую славу первому осуществившему их – Ганнибалу в битве при Каннах и во сто крат большую – полководцам Красной армии, еще более блистательно осуществившим их под Сталинградом.

Отсюда задача для фильма ясна. Должно быть «ньютоново яблоко», подсказывающее Александру в часы раздумья о предстоящем бое стратегическую картину Ледового побоища.

Подобная ситуация для изобретательской деятельности чрезвычайно трудна. Труднее всего «изобретать» образ, когда строго «до формулы» сформулирован непосредственный «спрос» к нему. Вот тебе формула того, что нужно, 一 создай из нее образ.

Органически наиболее выгодно процесс идет иначе: образное ощущение темы и постепенная кристаллизация формулы мысли (тезы) идут, как бы сливаясь и выковываясь одновременно.

При наличии уже законченной, произнесенной формулы очень трудно бывает ее снова погрузить в чреватое образами варево непосредственного, первичного «вдохновенного» эмоционального ощущения.

На этом «рвутся» и «рвутся» многие драматурги и писатели как настоящего, так и прошлого, имея дело с «проблемными» пьесами «а these», пьесами, призванными в судьбах действующих лиц и игре актеров продемонстрировать заранее отчеканенную тезу, «параграф», вместо того чтобы из общей идеи дать одновременно с расцветанием жизни самого произведения окончательно отшлифоваться и тезе, которая прозвучит как наиболее острая чеканка общей мысли темы – идеи, порождающей вещь. Мало того – иногда такая постановка вопроса приводит к явно надуманным «находкам» – по существу, чисто механического типа.