Анна Фрейд - Теория и практика детского психоанализа

Здесь опять есть два взгляда на проблему. С одной стороны, можно сказать: что бы мы ни делали, ребенок все будет воспринимать как отказ и запрет на получение всех видов удовольствия, почему в таком случае мы должны бояться быть строгими? С другой стороны, можно сказать, что не важно, насколько ребенок будет свободен, ему все равно придется подчиняться во всем, поэтому почему бы нам, по крайней мере, не свести наше влияние до минимума? Но, тем не менее, мы боремся с удовлетворением инстинктов. Мы хотим, чтобы ребенок контролировал свои сексуальные влечения, поскольку если они все время будут прорываться наружу, возникнет угроза задержки или остановки развития; будет происходить удовлетворение инстинктов вместо сублимации; мастурбация вместо учебы; тогда он будет направлять свою любознательность на изучение сексуальных вопросов вместо изучения реального мира. Мы хотим это предотвратить.

Ситуация была бы действительно безнадежной и для образования, и для наших отношений с маленьким ребенком, если бы нас в ребенке интересовал только поиск удовольствия или удовлетворение инстинктов через его тело. Эти мощные силы могут быть перенацелены только с помощью сильного ограничения извне. Однако сам процесс развития помогает излечиться. Период, в течение которого ребенок пытается удовлетворить свои сексуальные желания исключительно самостоятельно, относительно короток, независимо от того, являются ли его желания оральными, анальными или садистскими. Вскоре инстинктивные импульсы начинают направляться вовне. Ребенок ищет людей в своем ближайшем окружении, которые наиболее важны для него, и настойчиво требует от них удовлетворения своих желаний. Такую ситуацию мы называем эдиповой. Мы говорим, что теперь у ребенка есть объект любви. Пик этого раннего развития достигается тогда, когда большая часть поисков удовольствия направляется уже не на него самого, но на объекты внешнего мира и, кроме того, когда имеет место концентрация на единичном объекте, матери или отце.

Было бы ошибкой предполагать, что это упрощает ситуацию, в которой находится ребенок. Обращение его импульсов на внешний объект в огромной степени усложняет дело. В самый ранний период, который мы называем аутоэротическим, инстинкты ребенка ведут независимую жизнь. Внешние раздражители воспринимаются как неприятные контакты. Ребенок независим, самодостаточен и способен удовлетворить возникающие потребности самостоятельно. Но как только появляется внешний объект любви, ребенок становится зависимым от его расположения. Удовлетворение каждого желания теперь зависит от согласия любимого существа. Например, ребенок, который привык получать удовольствие от телесного контакта с матерью в определенном объеме, должен переживать внезапное разочарование, когда она передает заботу о нем кому-нибудь другому, кто не может стать вместо нее объектом любви. Тем самым ребенок лишается возможности получения удовольствия. То есть я хочу сказать, что ребенку постоянно угрожает не только контакт с внешним миром, но и угроза утраты объекта любви.

Хотя для ребенка ситуация усложнилась, для его воспитания и обучения она значительно улучшилась. Предполагается, что роль воспитателя и объекта любви выполняет один и тот же человек. В этом случае существует незначительная угроза того, что инстинктивные влечения вырвутся наружу. Стоит только объекту любви отказаться сотрудничать с ребенком, за этим тотчас следует уход в себя. Поэтому воспитывать ребенка в период объектной любви несравнимо легче, чем на аутоэротической стадии.

Мы уже говорили о детском страхе как помощнике учителя в обучении и воспитании. Ранний страх быть брошенным и беспомощность перед угрозой внешнего мира делает ребенка послушным в самом начале. Будучи привязанным к объекту любви, он испытывает новый вид страха — потерять его расположение в случае непослушания. Можно проследить, как по мере взросления ребенка растет количество рычагов воспитания.

Взрослый может угрожать ему физически, он может бросить ребенка, может угрожать, что перестанет любить; и он может использовать все эти угрозы в качестве наказания за непослушание и в случае отказа прекратить удовлетворять свои инстинкты.

Для воспитателя ситуация все более упрощается. Давайте вспомним, насколько бывает трудно для взрослого лишиться объекта любви, к которому были обращены все его чувства, от которого он надеялся получить не только удовлетворение отдельных желаний, но стремился завладеть им полностью и, по возможности, без соперников. Когда этот человек уходит, тот, кого покинули, испытывает шок. Мы обнаруживаем, что не можем освободиться от неверного объекта, и хотя все говорит о том, что он покинул нас, в душе мы находим его в каждой мелочи, и даже более того, мы находим в себе черты этого объекта, как бы говоря: «Хотя ты предал меня в реальном мире, я сохранил твой образ в себе».

Если это произошло со взрослым, то есть более или менее независимым и зрелым существом, чья личность полностью сформирована, то можно представить, через что должен пройти маленький ребенок в подобной ситуации. Этот ребенок находится на той стадии развития, когда все его физические импульсы, вся сексуальность, вся агрессия, а также вся его любовь и нежность направлены на одного человека: на объект любви. Затем каждый ребенок переживает потрясение: он узнает, что этот объект любви (его мать) не будет принадлежать ему. Она время от времени предлагает ему удовлетворение, нежность и заботу, но никогда не принадлежит ему полностью. Ребенок должен соглашаться делить ее с братьями и сестрами и должен понять, что прежде всего она принадлежит отцу. Ему приходится оставить мысль исключительного обладания ею и все, что с этим связано.

В результате ребенок проходит через процесс экстенсивной перестройки эго, подобно тому, как это происходит со взрослым, потерявшим свой объект любви. То есть отказ от любви к своему объекту дается ребенку дорогой ценой: он должен, по крайней мере, отчасти интроецировать объект и изменить себя в соответствии с личностью матери и отца. Достаточно странно, что ребенок усваивает от объекта те самые вещи, которые были наиболее неприятны и болезненны для него, — наставления и запреты. Так проходит эдипова ситуация: ребенок, хотя и остается частично таким, как был раньше, но внутренне исполняет другую партию, теперь уже от лица объекта любви и воспитателя. Внутренний воспитатель — эта интроецированная часть, с которой, как было показано, ребенок себя идентифицирует, — теперь обращается с другой частью личности ребенка точно так же, как родитель в действительности обращался с ним самим.