Жак Лакан - Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

Мать, объясняют нам, не выполнила положенной ей по природе функции. Действительно, существует мнение, что в соответствии со своей природной функцией мать не является ни в коем случае объектом отвергающим — по природе своей мать

может быть только доброй, и лишь в особых обстоятельствах, в которые мы жизнью поставлены, может подобный случай иметь место. Субъект расстается с какой-то частью себя самого, предпочитая, подобно Иосифу, лишиться плаща, нежели дать волю побуждениям двусмысленного характера. Именно этой двусмысленностью вся драма и обусловлена — объект является одновременно плохим и хорошим.

Схемы эта имеет и свои достоинства. Можно показать, в частности, что любое заслуживающее внимания понятие об эго должно рассматривать его в связи с объектами. Но утверждать, будто объекты введены вовнутрь — это не более чем уловка. Ведь весь вопрос в том, чтобы узнать, что он, этот введенный вовнутрь объект, собой представляет. Вопрос этот мы и пытаемся здесь разрешить, говоря о Воображаемом, имея в виду все то, что в этом термине подразумевается. Так, функция, которая принадлежит Воображаемому в строении биологическом, соответствующей функции Реального далеко не тождественна.

Феаберн подходит к этой проблеме совершенно некритически. Объект у него — это просто объект. Он берется во всей присущей ему массивности. Позиция, выбранная для его объективации, то есть самое начало жизни субъекта, способствует смешению Воображаемого и Реального — ведь воображаемая значимость матери действительно ничуть не меньше, чем значимость ее как реального персонажа. Но как бы значимы оба эти регистра ни были, смешивать их, как это здесь происходит, вовсе не позволительно.

Либидинальное эго должно быть возвращено на место — другими словами, оно должно найти те объекты, которые ему предназначены. Объекты эти обладают двойной природой: реальной и воображаемой. С одной стороны, в качестве объектов желания, они являются воображаемыми — что анализ с самого начала выдвигает на первый план, так это неистощимость, с которой либидо создает объекты, соответствующие этапам ее развития. С другой стороны, это объекты реальные — совершенно очевидно, что мы их дать индивиду не можем, это не в нашей власти. Речь идет о том, чтобы позволить ему проявить по отношению к объекту exciting 'a,провоцирующему воображаемую реакцию, то либидо, вытеснение которого и образует ядро невроза.

Если мы будем придерживаться этой схемы, то путь у нас, по сути дела, останется только один. Чтобы знать, каким путем аналитик должен идти, нужно понять его место на этой схеме.

Обратите теперь внимание вот на что: выводя из сновидения множественность дифференцированных друг от друга (как он выражается) эго, автор нигде не видит эго центрального, он лишь предполагает его — это то эго, в котором вся сцена происходит и которому принадлежит роль наблюдателя. Переходя теперь от схемы индивида к схеме аналитической ситуации, мы видим, что аналитику уготовано в ней одно-единственное место — то самое, где располагается эго -наблюдатель. Достоинство этой второй интерпретации состоит в том, что она оправдывает первую. Ибо до сих пор в теории этой эго, в качестве наблюдателя, никакими присущими эго активными чертами не обладало. Напротив, если кто-то действительно наблюдает, так это аналитик — именно эту свою функцию и проецирует он в то центральное эго, наличие которого сам же у субъекта предполагает.

Аналитик-наблюдатель является одновременно тем самым, чье вмешательство должно обнаружить функцию коррелятивного либидинальному эго вытесненного объекта. По мере того, как субъект являет образы своего желания, присутствующий при этом аналитик помогает ему найти образы подходящие — образы, с которыми субъект мог бы ужиться. Поскольку же различие между реальностью психической и реальностью истинной состоит, как нас уверяют, исключительно в том, что психическая реальность определяется идентификацией, происходящей во взаимодействии с образами, то единственным критерием нормальности этих образов остается соответствие их миру, живущему в воображении аналитика.

Что же касается теории анализа, который строится вокруг объектного отношения, то сводится она, в конечном счете, к тому, чтобы поощрять перестройку воображаемого мира субъекта в соответствии с нормой, задаваемой собственным Я аналитика. Первоначальная интроекция "отвергающего объекта" (rejectingobject), пропитавшая своим ядом его, этого объекта, возбуждающую (exciting) функцию, корректируется интроекцией "правильного" Я-Я аналитика.

Почему, собственно, в анализе говорят? В изложенной концепции получается, что делают это разве что для потехи. Аналитик, согласно ей, призван выследить на границах речевого поля то, что пленяет субъект, что останавливает, тормозит его. Он призван объективировать субъект, чтобы затем в воображаемом плане, то есть в плане отношений двусмысленных, его выправить — выправить, иными словами, по образу и подобию самого аналитика, за полным отсутствием какой-либо иной системы

критериев.

Фрейда подобная схема никогда не удовлетворяла. Пойди он в концептуализации анализа этим путем, по ту сторону принципа удовольствия ему было бы искать нечего.

Экономия Воображаемого лежит не на границах нашего опыта, это не какое-то неизреченное переживание, речь не идет о том, чтобы исследовать наилучшее устроение для мира призраков. Экономия Воображаемого имеет какой-то смысл и доступна для нас лишь постольку, поскольку она вписывается в символический порядок, вводящий в двуполярное взаимодействие еще один, третий полюс. Хотя схема Феаберна представляет собой прямую кальку со сновидения, его иллюстрирующего, факт главный, важнейший, состоит в том, что сновидение это рассказывает субъект. И наш опыт свидетельствует нам, что сновидение это вовсе не явилось неизвестно когда, неизвестно как и неизвестно для кого. Сновидение это является со стороны субъекта прямым признанием. В самом факте, что субъект вам его рассказывает, в том, судит ли он о себе с трудом, неохотно, в одном случае, или легко, в другом, видит ли он себя мужчиной или женщиной, заключается для анализа мощный рычаг, которым он обязан воспользоваться. Неслучайно способен субъект изложить свое сновидение на словах. Ведь опыт его с самого начала имеет символическую организацию. Законный порядок, в который он едва ли не с момента возникновения своего оказывается включенным, сообщает воображаемым отношениям определенное значение, обусловленное тем, что я называю бессознательным дискурсом субъекта. Всем этим субъект хочет что-то